Так что процесс происходил весьма стремительно. Ну, еще говорят, какая-то там любовная драма прежних юных лет наслоилась, но так или иначе, а проявил себя новый император как законченный негодяй и садист.
Пользовал он и девушек, и замужних женщин, и мальчиков. Некую матрону по имени Маллония взял силой — но божественному императору этого, конечно, было мало. Требовалась любовь — а вот слова признания упрямая Маллония наотрез отказывалась произносить. Тиберий быстрехонько обвинил ее в государственной измене, но на суде поинтересовался: не передумала ли она, не пробудилась ли в недрах ее существа пылкая и непритворная любовь? На что Маллония, в груди которой билось на редкость достойное человеческое сердце, в лицо обозвала его «волосатым и вонючим стариком с похабной пастью». И заколола себя кинжалом.
Понятно, что от таких происшествий — а тут ведь еще и возраст — стала сбоить и потенция. Подогревал ее император в особых постельных комнатах, где свезенные отовсюду юноши и девушки, как пишет Светоний, «наперебой совокуплялись перед ним по трое, возбуждая этим зрелищем его угасающую похоть».
Которая к удовольствию владыки иногда и оживала. Как произошло во время одной храмовой церемонии, когда Тиберий так распалился при виде мальчика, несшего кадильницу, что сразу же после обряда оттащил его в сторону и изнасиловал. Войдя при этом в такой раж, что точно также обошелся и с братом паренька, находившимся рядом.
(Неблагодарные подростки, однако, монарху праздник испортили. Они принялись попрекать друг друга позором, рыдать в голос — это в храме-то! — и все такое прочее. За что разгневанный Тиберий их и наказал, приказав перебить голени.)
Тюрьмы при Тиберии были забиты под завязку. Оно бы еще, может, и ничего, если бы не пытки, которые в императорских подземельях были явлением обычным — а тут вдобавок и сам правитель изощрялся в изобретении все новых и новых. Один из запатентованных вариантов, дошедших до нас в массе исторических свидетельств, заключался в следующем: узника напаивали вином, но до отвала, допьяна. Вливая чуть ли не полведра в глотку — нередко насильно, ведь не каждому потянуть. После чего Тиберий приказывал накрепко перевязать несчастному половые органы. Спустя несколько часов перевязку снимали. Иногда было уже поздно, иногда и нет — и тогда к радости императора процедура повторялась с участием тех же действующих лиц.
Становится понятной мольба одного из узников, который, увидев обходящего застенки Тиберия, обратился к нему с просьбой ускорить казнь. На что император, мрачно осклабившись, ответствовал: «А я тебя еще не простил».
Так что несложно догадаться, отчего вопил восторженно римский народ, приветствуя нового властелина. Гай Юлий Цезарь Германик, которого чаще ласково кликали «Сапожком» (что по-латыни и есть Калигула), был задолго до воцарения всенародным любимцем. Во-первых, был он сыном чрезвычайно популярного Германика, брата Тиберия и талантливого полководца, к тому же человека республиканских взглядов. Во-вторых, сам Калигула с раннего детства находился с отцом в походах, где научился сидеть на лошади раньше, чем ходить пешком, и где умельцы-солдаты сшили ему кожаные сапожки — точную копию тех, что были на их ногах (откуда и само прозвище).
В общем, народ пребывал в состоянии тотальной эйфории, встречая Калигулу алтарями и жертвоприношениями и называя его «светиком», «голубчиком», «куколкой» и «дитятком». А вскоре дитятко начало и тешиться…
Рассудив, что прилагательное «божественный» к императорскому титулу пристегнуто не напрасно, Калигула повелел отдавать себе соответствующие почести. Вскоре в Риме едва не на каждом шагу стояли его статуи, и едва ли не в каждом квартале — храмы, посвященные новому божеству. Чтобы еще более увеличить количество памятников, а заодно и повысить художественное их качество, молодой венценосец распорядился привезти из Греции статуи богов работы знаменитых мастеров. Затем — и ведь гениальное в своей простоте решение! — их головы были сняты напрочь, а вместо них прилеплены головы правящего монарха, сиречь самого Калигулы.
Во все века плебс требовал: «Хлеба и зрелищ!» И зрелища Калигула поставлял исправно. Рим погрузился в атмосферу нескончаемых — и весьма кровавых даже по тогдашним римским меркам — развлечений. Колизей работал без выходных. Что, конечно, не могло не отразиться на экономике — но экономические проблемы Сапожок всегда решал с обезоруживающей простотой. Когда резко подорожал скот, которым кормили диких зверей для зрелищ, он просто-напросто повелел бросить зверям на съедение всех содержавшихся в тюрьмах, независимо от того, за какое — мелкое или крупное — преступление человек в тюрьме находился.
А если в процессе и случались кое-какие сбои, то император обычно справлялся с ними без труда. Когда один из таких заключенных, римский всадник, брошенный в Колизее к диким зверям, в голос кричал о своей невиновности, Калигула вернул его, приказал отсечь язык, а уже затем копьями снова выгнать на арену. После чего все прошло хорошо.
Что до царственного разврата, то на этот предмет в народе довольно скоро воцарилась ностальгия по старым добрым временам императора Тиберия. (Тоже ведь, кстати, извечная синусоида: радостные вопли, приветствующие нового владыку, затем обязательная ностальгия, затем новый монарх и новые вопли, и так далее, по кругу, по кругу…) Ностальгия, кстати, была не менее оправданна, чем прежние восторги по поводу смены власти. По части разврата Сапожок утер бы нос кому угодно.
Он с великим тщанием разыскивал красивых женщин (в чем ему помогала целая армия соглядатаев).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22