— Лоранс, любовь моя, Джонсон дает мне денег на новую машину.
— Вот как? А твоя уже не хороша?
— Это машина не достаточно высокого класса. На других — таких, которые стоят на площади Массена? или на сквере Альберта I, — можно брать более высокую цену. Да и для моей клиентуры, которая, видимо, будет состоять в основном из богатых американцев и англичан, больше подошла бы такая машина. У «ведетты» нет ни тех мягких сидений, ни того комфорта, к какому привыкли эти люди.
— А как же Джонсон?
— Джонсон взял меня потому, что я говорю по-английски.
— Вот видишь! Значит, этого достаточно.
— Ему ведь меня рекомендовали. К тому же в тот момент у него, кроме меня, никого не было под рукой. Но я-то понимаю, что эта машина его не устраивает. Ты не знаешь, какие в Америке машины: «шевроле», «понтиаки», «бьюики» — все это машины серийные. Люкс начинается с «кадиллака»!
— Но ты же не собираешься покупать себе «кадиллак»!
— Нет. Но добротный старенький «роллс-ройс» или «бентли» десятилетней давности — собираюсь.
— Это будет дорого стоить.
— С деньгами он меня не торопит: я смогу отдать их, когда захочу.
— Тебе придется больше работать.
— Конечно. Но у меня будет другая машина, и хоть она будет стоить дороже, зато и денег будет нам больше приносить. Да, славный он малый, этот Джонсон.
— Но и ты оказываешь ему большие услуги.
— Конечно.
— Кстати, шины ты у Валлоне получил?
— Нет. У него совсем плохи дела.
— Что, заболел?
— Нет, просто сел на мель.
— Когда мы были с тобой у него, мне показалось, что дела его идут неважно.
— А теперь он и вовсе закрылся: нечем больше платить. Деньги, которые я дал ему за «ведетту», он истратил.
— Значит, шин своих ты не получишь, и гарантия, которую он тебе дал, ничего не стоит.
— Боюсь, что да. Хотя он полон самых добрых намерений. Сегодня утром я обнаружил совершенно раздавленного, сломленного человека и закрытый гараж — ему даже рабочим платить нечем. Единственное, что ему осталось, это пустить себе пулю в лоб.
— У него не хватит на это мужества.
— Не обольщайся. У него не хватило мужества вести повседневную борьбу за существование, но сейчас это человек, дошедший до точки. К сожалению, у него нет никого, кто мог бы ему помочь.
— А если он продаст помещение?
— У него не хватит денег даже на то, чтобы покрыть долги. А потом у него, оказывается, жена в Соспеле и пятеро детей — он мне все рассказал.
— Только этого не хватало! Какой легкомысленный человек!
— Итальянец. В Неаполе сколько угодно таких семей. На улицах бродят золотушные дети с искривленным позвоночником. У меня осталось ужасное воспоминание о Неаполе.
— Ты бывал там?
— Во время войны… когда служил в армии… до высадки здесь.
— Ах, так ты, значит, был…
— Я тебе об этом расскажу как-нибудь. Так вот, представь себе, что Джонсон, узнав про гараж Валлоне, предложил мне…
— Ну, нет! Этого ты на себя не взвалишь!
— Конечно! Я так и сказал: нет. Хотя, учти: дело стоящее.
— Но он же прогорел!
— Именно потому. Можно было бы купить этот гараж за гроши. И еще дать немножко Валлоне.
— Нет, — сказала она, — не надо.
— Согласен, не надо, — повторил он следом за ней. — Но нельзя же допустить, чтобы он застрелился.
— Он и не застрелится.
— Я тоже так думаю. Но кто может знать заранее? Вообще-то говоря, я мог бы согласиться временно… а потом перепродать кому-нибудь другому. — Эта мысль воодушевила его. — Таким путем и его, беднягу, мы вытащили бы из беды. Джонсон заинтересован в этом помещении, а главное в том, чтобы создать компанию по прокату автомобилей высокого класса, которые обслуживали бы аэродромы его будущей компании. А потом эти машины оставались бы в распоряжении клиентов на время их пребывания здесь. Да, дело, конечно, стоящее, ничего не скажешь. И тот, кто за это возьмется, кое-что положит себе в карман.
— И ты говоришь себе: «Почему бы этим человеком не стать мне!»
— В общем, да!
— Гюстав, если ты согласишься на это предложение, я больше не увижу тебя.
— Наоборот: я буду занят в определенные часы и в определенные часы свободен. Ну, а кроме того, ты сможешь быть со мной, сможешь мне помогать.
— Я же ничего не умею. Я не способна сделать простейший подсчет, я не умею работать, ты это знаешь, я же ничего от тебя не скрыла. Я способна только любить тебя.
— Разве гараж этому помешает?
— Да. У тебя совсем не будет для меня времени.
Он рассмеялся. Но этот прилив веселости длился недолго.
— Ты права. Я скажу «нет».
Он обнял ее, притянул к себе.
— Из-за этого Джонсона мне некогда даже любить тебя, — сказал он, увлекая ее к постели.
— Три дня, — сказала она с милым укором. — Уже целых три дня!..
— Тебя, значит, тянет ко мне?
— Я так люблю видеть тебя счастливым.
— А сама ты счастлива?
— Ну, как ты можешь спрашивать!
В тот вечер все было, как в первый раз, и Лоранс спросила:
— Я делаю успехи?
— Ты же моя жена.
Его умиляло, что и в жизни и в любви она во всем подчинялась ему, старалась угадать малейшее его желание. Она была молода и свежа, тело у нее было крепкое, и он любил ласкать ее изящные, едва наметившиеся формы. Дитя, любящее дитя, бесхитростная, прямая и чистая, она дарила ему то, чего ни одна женщина, даже Глория, — кстати, где-то теперь Глория? — никогда ему не дарила.
Он заснул крепким, спокойным сном. Любить вот так, с полной отдачей себя — это необходимо, это придает тонус жизни. Да, это и есть жизнь, Лоранс права.
Утром он первым выскочил из постели, она еще спала, сраженная усталостью от избытка счастья. Пока он намыливался и брился, — а он уже опаздывал, — встала и она, заспанная, похожая на девочку, которая проснулась по звонку в пансионе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91