Девятая глава обрывалась на полуслове.…Светало. Я сложил рукопись в папку и попытался уснуть, но не смог. Передо мной мелькали образы Гали, Игоря, Мотовилова…Герои книги, как живые, стояли передо мной. Что же было дальше?Я знал, что Лагутенко не удалось спасти. Он ведь был казнен в Прибельске в начале тысяча девятьсот сорок третьего года. Но что случилось с Галей? С Чернышом?Я чуть было не позвонил автору книги по телефону, но, уже встав с кровати, сообразил, что он еще спит…Так и не сомкнув глаз, я поехал в редакцию. Все валилось из моих рук: я с трудом дождался вечера, взял такси и велел шоферу ехать на Кутузовский проспект.Черныш ждал меня.Чемоданы и рюкзаки были уже упакованы, в комнате наведен порядок. Я разделся и прямо с порога сказал:— Это нечестно, почему вы мне не дали следующие главы?— Вы же хотели узнать только о Гале Наливайко, — удивился Игорь Яковлевич, — а к ней я возвращаюсь лишь в конце книги, в тридцать второй главе. То, что там написано, я могу вам рассказать в двух словах…— Подождите… Сначала расскажите, что было после того, как вы спрятали Лагутенко в убежище!— Пожалуйста… Я думал, это вам неинтересно… Да вы пройдите в комнату.Подав мне стул, он закурил.— В общем ничего особенного не было… Правда, не уберег я Георгия Александровича. Но что же я мог поделать? Посудите сами. Двое суток возле него просидел, думал Галю дождаться, но она не вернулась… В сознание Лагутенко так и не пришел ни разу, горел как в огне. Испугался я, что он умрет на моих глазах без медицинской помощи, решил врача позвать. Вылез из подвала, переоделся — и к Мотовилову. Ожидал, что он врача порекомендует да заодно скажет, что делать дальше… Но в кинотеатре «Феникс» меня схватили…— А Лагутенко?— В тот же день и его забрали, когда улицу прочесывали. Об этом я уже после узнал. Избили меня, как полагается, привезли в тюрьму. Клостерман зашел в камеру, поздоровался. «Как себя чувствуете, господин обер-лейтенант?» — спрашивает. А я ему отвечаю: разговаривать, мол, с вами мне не о чем, я желаю беседовать лично с господином Гердом. Вы понимаете, конечно, что я свою цель имел: рассчитывал таким образом узнать что-нибудь новое о Гале.— Узнали?— Узнал, только не от Клостермана, а от других заключенных на прогулке. Герд был убит в ту же ночь, когда я за Лагутенко в тюрьму приехал. Убить его могла только Галя. Ясно, что и сама она не сносила головы. Так я тогда решил и затосковал. Ждал я, что меня не сегодня-завтра расстреляют, но никто мной вроде не интересовался. Даже не били больше. Правда, и не кормили почти совсем. Брюква да пшено без хлеба. За три недели я отощал до неузнаваемости. Лежал целыми днями, силы берег. Оказывается, готовили меня к отправке в Германию. Важным преступником считали…— Вы и в Германии побывали?— Нет, не пришлось. Как-то раз в марте проснулся я от взрывов, подошел к окну, тут меня и стукнуло кирпичом по лбу, успел только увидеть, будто стена раскололась и небо вместе со звездами на меня опрокинулось… Очнулся, вдохнул свежий воздух. Кругом развалины, по небу прожекторы шарят, и самолеты гудят. Встал я, мало чего соображая, побрел куда-то… За ограду чудом перелез, спрятался в разрушенном доме, днем отлежался, потом дальше пошел. Выбрался из города да в поле и упал… Крестьянка меня подобрала, беженка из Переяслава по имени Марфа Андреевна. Шла она с повозочкой и с двумя малыми детишками, христа ради побиралась. Усадила меня в свою повозку, последним черствым куском поделилась. Четверо суток надо мной в поле просидела, пока я не окреп. А потом поклонилась мне и пошла своим горьким путем. И фамилию свою не сказала. После войны пытался я ее разыскать, в Переяслав ездил, но не нашел… Может, через газету обратиться, как думаете?— Попробуйте, — ответил я. — А потом что с вами было?— Скучная и довольно обыкновенная история, — сказал Игорь Яковлевич. — Метался вдоль переднего края, четыре раза пытался перейти линию фронта, голодал, нарывами весь покрылся с головы до ног, оброс, как черт, наконец в конце марта тысяча девятьсот сорок третьего года напоролся в степи на наших разведчиков, умолил их взять меня с собой, когда обратно пойдут… Так и перебрался. Положили меня в госпиталь, а после выдали обмундирование и зачислили в разведроту помощником командира взвода. Через месяц я взводным стал, а в мае был уже старшим лейтенантом. Дальше уже не интересно…— А Сушков? Встретились еще с ним?— Представьте, да. Как раз за две недели до его гибели. Перебросили меня с заданием в Староград, тут я и столкнулся с ним на конспиративной квартире. Ждал он какого-то товарища, а этим товарищем я оказался. Готовили тогда подпольщики восстание в Старограде, хотели помочь нашим наступающим частям с ходу захватить город. В назначенный час люди вышли на улицы с оружием, пять часов сражались с немцами, выбили их из города и продержались три дня до прихода наших войск. Никто почему-то об этом так и не написал, а ведь какая замечательная книга бы получилась! И придумывать ничего не надо… Но я отвлекся… Обнялись мы с Ефимом, поцеловались, всю ночку напролет проговорили. Планы строили, как после войны жить будем, но не довелось Ефиму дожить. Подкосила его немецкая пуля во время восстания.— Про Галю вы у него спросили? Интересно, что в письме было, которое она ему написала из Реченска? Получил он письмо?— Получил и поручение ее выполнил.— Какое поручение?— Довольно деликатное, потому-то Галя от меня и скрыла… Оказывается, у нее был ребенок в Прибельске, девочка шести лет. Родственница или соседка за ней присматривала. Галя просила Сушкова узнать, как здоровье дочери, и сообщить ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46