Важно не просто знать, важно — как ты знаешь. Это «как » и есть — Скрижали.

То, о чем рассказывает Анхель де Куатьэ, одновременно и очень просто, к необыкновенно сложно. Нужно ли доказывать, что у квадрата четыре стороны? А то, что круг — круглый? Вряд ли. Это очевидно.
Скрижали — столь же очевидны. И столь же просты. Это наше с вами знание жизни. Мы им уже обладаем. Проблема только в том, как мы его оцениваем… Мы можем думать, что любовь — это радость, можем считать ее — физиологической реакцией, некоторые называют ее болезнью, сумасшествием.
А что говорит об опыте любви Скрижаль Завета? Она говорит: любовь — это твой шанс потерять себя, чтобы найти себя, стать собой, открыть свой Свет. И тут нечего доказывать. Если ты видишь так, если любовь действительно открывает тебе себя, ты делаешь шаг в сторону от смерти, шаг к внутренней свободе.
И разве нужно это доказывать? Нет.
Просто если мы хотим преодолеть страх смерти, мы должны это сделать. Не для кого-нибудь. Для себя.
Скрижали — это дорога. А в дорогу не нужно верить, по ней нужно идти.

— Но Скрижали существуют?
— Разумеется!
— Вы замолчали. Можно попросить вас дать более развернутый ответ?..
— Вы знаете, что мы все страдаем манией величия! Все. Человек говорит: «Я самый несчастный!» А другой: «Я самый глупый!» Третий: «Я самый большой неудачник!» Все — «самые». Когда нам больно, нам кажется, что наша боль «самая» невыносимая. Когда мы разочаровываемся в ком-то или в чем-то, нам кажется, что нас постигло «самое» большое разочарование. А когда мы влюбляемся, у нас «самая» великая любовь. Это мания величия. Даже унижая себя, даже говоря о себе всякие гадости, человек не устает повторять — «самое», «самая», «самый». Мания величия. Однажды, когда я чувствовал себя «самым» несчастным человеком на земле (думаю, это многим знакомо), я пережил… Не знаю, надо ли это рассказывать?
— Расскажите…
— Хорошо. Попытаюсь. Я тогда еще учился, я был студентом. Советский Союз как раз доживал свои последние дни. Тяжелое время. Вокруг все чужое. Я был совсем один. Внутренне. Мне казалось, что все бессмысленно, что моя жизнь лишена цели, что мне просто незачем жить. Мир в моих глазах потерял все — красоту, ценность, величие. Все ужасно, жутко» глупо. Предельная степень отчаяния. В мире царит черствость, безразличие и злоба. А я один, я самый несчастный… Так я чувствовал.
Был холодный зимний вечер. Я шел по небольшой, темной улице в свое общежитие. Неприятный, пронизывающий ветер. Скверно. И вдруг какой-то шум. Сбоку, со стороны двора. Несколько пьяных молодых людей кричат и машут палками. Потасовка. Мне стало не по себе, боязно. Я ускорил шаг. Но вдруг понимаю, что слышу плач. Да, сквозь крики, брань, нервный хохот — я слышу плач. Не мужской, не женский, не детский… Я понимаю, что они бьют собаку. Останавливаюсь. Я стою спиной. Там, вдали, в темноте двора бьют собаку. Она кричит, молит о помощи. Истошно, бессильно.
Я разворачиваюсь и иду туда, к этим людям. Им весело. Злое веселье, Я прошу их остановиться. На меня нападают — от слов быстро к делу — хватают за куртку, ударяют в живот. А я вижу краем глаза эту собаку. Дворняга, совсем мелкая. У нее, видимо, что-то с позвоночником. Перебили позвоночник. Она бессильно волочит задние ноги, в глазах — ужас. Она кричит, плачет. Я слышу — это плач. И повторяю, как дурак, повторяю: «Остановитесь! Прекратите это, пожалуйста! Не надо!» Меня бьют. Все продолжается. Эти люди словно озверели. Я разозлил их. Они держат меня, бьют собаку.
Все продолжается. Я получаю палкой по затылку, оседаю на ноги и ползу. Зачем? Что я делаю? Я не понимаю. В голове — туман. Ничего не соображаю. Тяну руки и заталкиваю собаку под себя. Она кричит. Кусает меня. А сверху удары. Все продолжается. И вдруг, сквозь гул этого ора, я разбираю слова: «Да ты говно! Ты понимаешь, что ты говно?! Что ты вообразил о себе?! Ты — говно?! Понял?! Ты — говно?!» Раньше, я бы, наверное, разозлился. Взбесился бы, может быть. Бросился бы на обидчика. Но сейчас нет. Я слышал эти слова и понимал, что это правда.
Я поднялся. Не полностью, только на колени. Больше не смог. Стою на снегу на коленях, прижимаю к себе собачонку. И говорю этим парням: «Да, я говно. Я понял» Я понимаю. Да. Я говно». И я не врал тогда. Я понял это. Почувствовал. Только что я осуждал весь мир, только что я был «самым несчастным», страдал манией величия, жаждал понимания, хотел быть услышанным. А теперь, в какую-то считанную долю секунды, мне стало вдруг, все равно. Абсолютно. И я подумал: «Да, я — говно». Просто, спокойно. Я понял это, принял. Да, я говно. Они побросали палки и ушли.
В общежитие с собакой меня не пустили. Ночь. Податься некуда. Я забрался в подвал соседнего дома. Там были трубы отопления. Я разложил куртку, укутал в нее собаку. И все думал тогда: «Да, я говно». Просто, спокойно. Я так думал о себе — спокойно. Без слова «самый», «самое». Просто. Я так чувствовал… И она начала рожать. Она была беременная — эта собака. Не знаю, может от стресса, от шока. Она рожала. В темноте, в сумраке я сразу и не понял. Она рожала и лизала мне руки. Все недоношенные.
Ночь я просидел в этом подвале, слушая ее дыхание — тихое, слабое, едва различимое. Прерывистое. Все умерли. Все. Трое щенят и она. А я — нет. Я не умер. Когда стало светать и сквозь узкие, продольные окна забрезжил свет, я раскопал в этом подвале землю и похоронил их. Потом вышел на улицу и долго смотрел на солнце. Яркое, словно пряничное солнце на прозрачном морозном небе. Я понял этой ночью, что уже больше никогда не будут «самым», и со мной никогда ничего не случится — «самого».
Вы спросили меня о Скрижалях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26