Хотя, наверное, Вы и не ждете от меня никаких извинений. Зачем они Вам? Но все же — простите меня. Мне, право, очень неловко.
В своем письме Вы спросили меня — знаю ли я, зачем ищу этой встречи? Вы были правы, у меня тысяча причин. И нет ни одной, которую бы я мог считать единственной, настоящей.
Это абсолютно беспричинное желание. У меня нет никаких оснований настаивать на нашей встрече. Простите меня. Я очень благодарен Вам за Ваши книги. И искренне желаю Вам счастья и Света!
Ваш Издатель
Разумеется, я не рассчитывал на ответ. Теперь я видел ситуацию совсем в другом свете. Я понял, как это было пошло и бестактно с моей стороны: требовать от человека встречи на том единственном основании, что мне это нужно. У нас нет прав на другого человека. Другой — он Другой . Он по-своему видит мир, у него свои желания, свои интересы. И если ему чего-то не хочется, мы не имеем права настаивать. А объективных причин… Объективных причин требовать от Анхеля де Куатьэ встречи у меня не было.
И мы встретились уже через несколько дней.
— Простите, что не пришел сразу, — он пошел в кабинет и направился прямо ко мне, протягивая для приветствия руку. — Не хотел чувствовать себя, как на допросе. Мне кажется, ничего предосудительного я не сделал… Здравствуйте!
Я встал, ошарашенный внезапным появлением Анхеля де Куатьэ в своем кабинете, пожал ему руку и машинально предложил сесть в гостевое кресло у журнального столика. Все, что я видел в эту секунду — его внимательные, грустные глаза, которыми он смотрел буквально внутрь меня, и добрую, располагающую улыбку.
— Да, не сделали… — проговорил я. — Здравствуйте!
Повисла пауза. Мой гость осматривался.
— Я могу называть вас Анхелем? — спросил я.
Я поймал себя на том, что слишком долго и слишком пристально смотрю на него. Он рассмеялся — тихо и весело.
— Да, конечно, — и кивнул головой.
— А я ваш издатель… — суетливо представился я и смутился.
Это представление еще больше развеселило моего гостя. Наверное, оно выглядело ужасно глупо. Но я был так растерян и взволнован! Наша встреча состоялась уже после того, как я потерял всякую надежду поговорить с ним. А он словно бы ждал, что мой грубый хищный азарт пройдет. И потом, словно почувствовав это, тут же ответил на приглашение. Как в творческом завещании Ницше: «И когда вы откажетесь от меня, я приду к вам».
— Я знаю, — ответил он. — И очень вам благодарен.
Прошло еще несколько секунд. Я продолжал беспомощно молчать.
— Я догадываюсь, о чем вы собираетесь меня спрашивать, — сказал Анхель. — Я отвечу на все ваши вопросы. Но чуть позже, а сейчас…
И Анхель рассказал мне о том, о чем я сам никогда бы не спросил. Просто не догадался бы — настолько эта информация перевернула мое представление о нем как о человеке. О живом и замечательном человеке, которого, к своему стыду, я уже поспешил назвать в прессе «феноменом Куатьэ».
— Знаете, — начал Анхель, — каждому человеку от рождения дан талант. Это Божий дар. Бог наделяет каждого из нас личной уникальностью, какой-то особенностью, чертой, которой нет больше ни у кого другого, только у нас. Это как Божья отметина. Но немногие знают о своем даре. И лишь единицы способны реализовать его в полную силу. Вы знаете о своем даре?
Я не понял вопроса:
— О моем даре? Что вы имеете в виду?
— У вас дар, — Анхель уверенно закачал головой, подтверждая сказанное. — У вас особенный дар чувствовать книгу.
— Не знаю, — я смутился. — Просто я люблю хорошие книги.
— Вам кажется, что вы просто любите хорошие книги, — рассмеялся мой собеседник. — Но неужели вы думаете, это случайность? Нет. Вы не «просто любите хорошие книги». Вы испытываете благоговейный трепет, когда берете в руки настоящую книгу . Радость прокатывается по душе, словно теплый ветер по цветущему полю. Это как романтическое свидание. Вы сосредоточены. Сознание становится ясным-ясным. Вы ощущаете книгу физически . А еще, если вас спросить, вы не задумываясь скажете, что книга — это произведение искусства, которое ни с чем более не сравнится. Ни с музыкой, ни с живописью, ни с театром. И в своем детстве вы знали это так же хорошо, как и теперь. Может быть, даже лучше.
Я был поражен. Все, о чем рассказывал мой собеседник, — о моих ощущениях, о моих переживаниях, даже о моем детстве — было правдой! Действительно, сколько я себя помню, книги всегда были для меня чем-то священным, даже сакральным. И до сих пор каждая книга обладает для меня своей аурой. Причем я чувствую ее еще до того, как начинаю читать.
— Не смущайтесь. У каждого человека есть свой талант, свой дар. Кто-то одарен талантом видеть красоту. Он воспринимает ее как никто другой — особенно, лучше и глубже остальных. Чувствует радугу цвета, понимает игру света и тени, улавливает магию пропорций. Кто-то другой наделен свыше особенным даром чувствовать музыкальную гармонию. Третий особенно мыслит, например образами. Четвертый — так же особенно, но абстракциями. Пятый — знаками и символами. Шестой обладает потрясающей способностью замечать детали, нюансы, подробности — в делах, отношениях, работе, в чувствах. Седьмой, наоборот, слеп к деталям, но зато способен увидеть целостную картину всего лишь по двум-трем штрихам. Какой-то дар есть у каждого.
— Да, но если бы вы были правы, то весь мир состоял бы из успешных людей. Из гениев! А это, мягко говоря, не совсем так, — возразил я. — На самом деле, талантливых людей — единицы.
— Нет, — помотал головой Анхель. — Все талантливы. Без исключения. Но для воплощения таланта нужны средства — дополнительные способности, навыки. Вот вы, например.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26