Каждый из нас — маленькая частичка большого. Мы принадлежим единому, исполненному любви и доброты Свету. А Тьма это — только материя. Ничего больше. У нее нет собственной силы, власти, средств или плана — это пассивная масса. Правда, она делает нас тяжелыми. Ну что ж? Значит так. Души, пришедшие в этот мир и обретшие тело, не могут летать. Это правда. Материя тянет нас к земле. Наше тело — материя, наш мозг — материя, все вокруг нас тоже материя. Но в ней, самой по себе, нет ничего плохого, ужасного или крамольного. Тела могут быть красивыми, мозги — умными, мир вокруг нас — удивительным. Вопрос в том, как мы всем этим распорядимся. Красота тела может стать оружием в руках эгоиста. Помните «Вавилонскую блудницу»? Умные мозги — разрушительной силой в руках людей, стремящихся к господству — это «Всадники Тьмы». В «Иди и смотри» удивительный мир становится декорацией, на фоне которой зависть убивает жизнь. Но, что бы там ни было, проблема не в самой Тьме, проблема в том, как мы используем свой шанс служить Свету, быть Светом, нести Свет.
Акт подлинной веры, как я думаю, состоит в том, чтобы всегда помнить, кто мы и откуда мы. А мы — Частицы Света, мы рождены, чтобы преображать Тьму. Мы пришли в этот мир, чтобы сделать его счастливым, прекрасным, исполненным нашим Светом. Каждый, кто пробовал преображать Тьму, знает, насколько это трудно. Материя искушает, внушает страх, лишает свободы. Но скоро, я надеюсь, у нас будет противоядие. Мы узнаем, как открыть свой Свет и как сопротивляться Тьме. А пока нам остается только любить. Ведь истинная любовь открывает Свет даже самых заблудших душ.

Не знаю, как эти мысли воспринимаются с листа. Можно ли, читая эти строки, почувствовать то, что пережил я? Не знаю. Но очень надеюсь, что можно. Когда я слушал Анхеля, видел его добрые, светлые глаза, его замысловатая теория об Источнике Света, о материи и Тьме стала мне вдруг абсолютно понятной. Словно по-другому и быть не может.
Когда же Анхель рассказывал мне притчу о юродивом, кровь стыла у меня в жилах, а по спине бежали мурашки, настолько остро я прочувствовал его слова: «Имя каждого из нас — „Легион“». А когда он сказал эту старую, кажущуюся избитой фразу: «Дорогу осилит идущий» — вы не поверите, но я хотел встать и пойти. Я был потрясен и обескуражен.
Признаюсь, в душе я надеялся на многое, но эта встреча превзошла все мои ожидания.

— В своих книгах вы так убедительно пишете о любви… Вы любили когда-нибудь так, как любят ваши герои?
— Древние греки вывели основной принцип красоты, ее главное условие.
— Какое?
— Асимметрия.
— Асимметрия?
— Да. Все красивое асимметрично, чуть-чуть, слегка. Правая сторона красивого лица обязательно хоть немного, но отличается от левой. Симметричное лицо, если искусственно создать такое изображение, непременно покажется вам уродливым. Мы только думаем, что симметрия прекрасна. Но на самом деле она чудовищна. Она мертва. А любовь — это самое красивое чувство.
— Вы замолчали.
— Мы все мечтаем о взаимной любви. О симметрии в любви. Мы хотим, чтобы нас любили так же, как мы любим. Чтобы к нам испытывали ту же силу любви, какую испытывает наше любящее сердце. Чтобы на любовь-страсть нам отвечали любовью-страстью, а на любовь-дружбу — любовью-дружбой, на любовь-уважение — любовью-уважением. Но любовь всегда асимметрична. Вы испытываете страсть, а с вами дружат. Вы дружите, а к вам горят страстью. И даже если все правильно — страсть с одной стороны и страсть с другой — все равно, что-то чуть-чуть неправильно. Не та сила. Не та вера. Не та глубина. Не та правда чувства. Все люди разные. И любимый мною человек никогда не будет любить меня так же, как люблю его я. Просто потому что мы — разные . Даже если он любит меня по-настоящему, он будет любить меня как-то по-своему. Это хорошо. Но… Понимаете, о чем я говорю?
— Вы хотите сказать, что, когда мы говорим о «взаимной любви», мы думаем о симметричных отношениях в любви, а это невозможно?
— Да. Любовь, если она любовь, может быть только красивой, а все красивое асимметрично. Но любовь, в которой нет симметрии, проникнута болью. Она — как вечное стремление к недостижимому идеалу. Может быть, в этой трагичности и есть секрет ее красоты. Подлинная красота?
— Любовь красива болью, которую она причиняет сердцу? Странная мысль. Но очень точная. И страшная…
— Вы спрашиваете, любил ли я? Я любил. Мне было четырнадцать. Ей — тридцать шесть. Двадцать два года разницы. Она могла бы быть моей матерью. Она так и говорила: «Ты для меня как ребенок. И твое чувство — тоже детское. Пройдут годы, у тебя появится опыт, зрелость, и ты поймешь, что любовь — это другое». Годы прошли. Годы имеют такое свойство…
— Она была права?
— Нет. Спустя годы я понял, что именно то чувство было истинным. Лишенное опыта, лишенное зрелости, лишенное понимания, оно было настоящим. Да — наивным. Да — глупым, смешным, может быть, даже нелепым. Но настоящим. Вы не поверите, но я до сих пор помню запах ее волос, ее нежный, ласковый голос. Правда. Я помню, как она смотрела на меня… С жалостью и состраданием. Это обижало… Глупец. Только теперь я понял, что эта печаль в ее взгляде была вовсе не жалостью. Точнее — жалостью, но не ко мне, а к себе. Ведь она безнадежно мечтала обо мне. Но не о том — желторотом. А о том, которому тридцать, сорок, даже пятьдесят. О том, которого не было.
— Вы не пытались найти ее? Потом?
— Она умерла. Спустя несколько лет. От рака.
— Я сочувствую…
— Мы могли быть счастливы с ней эти несколько лет. Четыре года. Четыре года счастья. Много это или мало?
— Наверное, все-таки много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26