Мужчин было меньше, и большинство из них стояли в отдалении, будто наблюдая за всем со стороны. Некоторые из них осмелились крикнуть:
— Смерть Жиродеру!
Большая же часть женщин выкрикивали непристойности по поводу того, как они меня себе представляли или желали видеть; доставалось и моей матери, но ни разу никто не назвал меня человеком-волком, думаю оттого, что никто из жителей деревень, через которые я проезжал, не догадывался о моих намерениях. Меня попрекали тем, что я торговал человеческим жиром, получая огромные прибыли, дабы португальские сеньориты могли омывать самые потаенные части своего тела, меня ругали вором и бабой, но никак не человеком-волком.
В толпе я заметил Барбару. Она была все такой же красавицей. Я давно ее не видел и вновь возжелал ее. Я всегда желал всех сестер, словно находясь под воздействием чар, от которых никак не мог избавиться. Скорее всего, так оно и было. Если бы я не убил тех, кого убил, я бы не находился там, где я теперь. Что было бы со мной, не сделай я этого? Возможно, все вместе они привели бы меня к гибели каким-то другим путем. Они подмяли бы меня, превратив в игрушку в своих руках, годную лишь для того, чтобы делать деньги и обращаться с ними как с гордыми принцессами, я бы стал их рабом. Потому-то я и решил убить их. В этом мире слишком много женщин.
Среди этой толпы именно Барбара больше всех подстрекала к брани, призывала мужчин к расправе, выражая свое презрение по поводу их бездействия, именно она подогревала гнев женщин, словно одержимая, взывая к геенне огненной. И делала она это с таким упорством, что некоторые мужчины начинали уже приближаться ко мне с намерениями, представлявшими для меня, как нетрудно было догадаться, достаточную опасность. Тогда жандармы стали потрясать своими ружьями, давая понять, какие твердые у них приклады, которыми они, похоже, готовы были уже непременно нанести меткие удары по обступившим меня женщинам и по грозившим подойти мужчинам. На мгновение повисло напряженное ожидание, что-то вроде краткого всеобщего оцепенения, позволившего нам продвинуться до тюремных ворот. Но в тот же миг негодование вновь воплем вырвалось из уст людей, собравшихся, чтобы взглянуть на Потрошителя.
— Убийца детей! Сукин сын! — кричала Барбара, стараясь еще более воспламенить людские души. — Убийца женщин! — продолжала кричать она. — Ты убил моих сестер, негодяй!
До этого мгновения я проявлял покорность и страх, но теперь, увидев такое поведение людей, я понял, что должен прикидываться лишь перед теми, кто признает меня человеком-волком или, по крайней мере, испытывает колебания на этот счет, чтобы, видя меня несчастным и простодушным, жалким и удрученным, они были бы готовы простить меня. Но перед теми, кто не признает меня таковым, я должен вести себя иначе, воинственно и даже жестоко, бесстрашно и дерзко, бросая им вызов, если я хочу, чтобы они, по меньшей мере, сочли меня опасным, а посему заслуживающим если не уважения, то хотя бы стремления держаться подальше. У меня было и есть только два способа вести себя так, то есть действительно стать самим собой. И мой взгляд стал вызывающим и яростным, высокомерным и даже слегка торжественным, как и выражение лица, что напугало многих.
Один из стражников подтолкнул меня, воспользовавшись неожиданным оцепенением, которое вызвало мое исказившееся лицо, и мы оказались внутри тюрьмы.
— Ты что же, не раскаиваешься в своих преступлениях? — спросил охранник недоверчиво и сердито.
Я взглянул на него и, всем своим видом изображая сожаление, ответил:
— Когда ты заколдован, у тебя нет выбора.
Я знал, что с этого мгновения охранник станет одним из сомневающихся и его сомнение распространится и заразит других, и даже будет воспринято многими из тех, кто услышит его. И тогда я решил вдохновить его на дальнейшие сомнения, поговорить с ним, как только представится возможность, склонить его на свою сторону, ибо я только что обнаружил, только что понял, насколько моя жизнь зависит от того, что обо мне думают люди, и это касается не только той толпы, что мы оставили позади, но и всего общества.
Последний стражник громко хлопнул дверью; этот звук разнесся по всему помещению, и оно наполнилось звуком захлопнувшейся двери, а потом и нашими голосами, у одних испуганными, у других нервными, требовательными и властными; они эхом отдавались в высоких тюремных стенах. Итак, я оказался в тюрьме Альяриса, в верхней части города, у подножия замка, о котором врач Фейхоо написал театральную пьесу в стихах, подробно описывавшую этот замок и происходившие в нем события. О, если бы мне удалось убедить его в моем мнимом проклятии, в болезни, существование которой он вообще-то допускает, но только не по отношению ко мне, как он уже совершенно определенно дал понять.
Снаружи осталась Барбара, подстрекавшая людей, и позади остались события, вызывавшие столько разнообразных толков. Мое спасение было возможно лишь в том случае, если бы мне удалось заставить людей поверить в выдуманную мной историю, в искренность моих утверждений и горьких сетований; этому-то я со всей горячностью и посвятил свои усилия, ибо прекрасно знал, что на карту поставлена жизнь.
Я вновь удостоился посещения эскулапов, на этот раз число тех, кто меня обследовал, достигло шести. Я не забуду ни одного имени, хотя долее всех остальных задержится в моей памяти, конечно же, лиценциат Фейхоо. Хирурги дон Мануэль Боусас и дон Мануэль Гонсалес; лиценциаты дон Деметрио Альдемира и дон Мануэль-Мария Сид; доктор дон Хосе Лоренсо Суарес и уже упомянутый Фейхоо подвергли меня разного рода обследованиям, и все они пришли к заключению, к которому, вне всякого сомнения, их подтолкнул Мария Фейхоо-Монтенегро-и-Ариас, а именно к тому, что исходит из его первоначальной и основополагающей предпосылки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44