Осторожно подув на поданный ему напиток и убедившись, что он уже достаточно остыл, он с шумом сделал пару глотков. Чай, казалось, придал ему бодрости. Его кожа осталась по-прежнему бледной, но в синих глазах мелькнула искра жизни. – И портрет Фелисии тоже будет там? – хитро спросил он.Пентекост и леди Вейн обменялись взглядами: в его глазах читалось смущение, в ее – раздражение. Любое упоминание Фелисии Лайл, первой леди Вейн, всегда оскорбляло нынешнюю, вторую леди Вейн. Пентекост подумал, как бестактно – даже неприлично – было со стороны его друга упоминать имя Фелисии, особенно после всех усилий, затраченных леди Вейн на подготовку этого обеда.Разговор о портрете был в любом случае болезненной темой, поскольку леди Вейн категорически возражала против его включения в экспозицию выставки, но ее возражение было отвергнуто. Фелисия Лайл была самой знаменитой актрисой своего времени, фактически более знаменитой, чем сам Вейн, и в течение почти пятнадцати лет они были самой прославленной романтической парой в театральном мире, легендарными любовниками на сцене, на экране и в жизни, хотя после войны они уже больше не играли вместе – что всегда было и осталось загадкой для Пентекоста.Уже этого было достаточно, чтобы нынешняя леди Вейн завидовала своей предшественнице. К тому же Фелисия Лайл была одной из самых красивых женщин в мире, воплощением изысканности, очарования, шарма и таланта. Упоминание о ней, как и ее портрет, невозможно было исключить из экспозиции, и Пентекосту пришлось использовать весь свой такт, чтобы убедить в этом леди Вейн.– Он будет там, Робби, непременно будет, – спокойно сказал Пентекост, стараясь так можно скорее закончить обсуждение опасной темы.Выражение лица леди Вейн сделало бы честь Медее, которую она когда-то играла. Она была – теперь уже в прошлом – эффектной женщиной и достаточно способной актрисой, но ей было вдвойне трудно всю жизнь играть роль преемницы легендарной Фелисии – ведь Фелисия Лайл стала звездой сцены в двадцать лет, а в тридцать уже получила свою первую премию Американской академии киноискусства, мгновенно покорив Голливуд. Бронзовая звезда с ее именем была вмурована в асфальт бульвара Голливуд; отпечаток ее ладоней навечно остался на бетонной плите у Китайского театра Граумана; театры на Бродвее и в лондонском Уэст-Энде носили ее имя; печали и радости ее жизни стали темой многочисленных журнальных статей и художественных жизнеописаний. Двадцать пять лет назад ее смерть от пневмонии, обостренной непрерывным курением и неумеренным потреблением спиртного, стала причиной национального траура по обе стороны Атлантики.Чай наконец совсем остыл, и Вейн осушил чашку одним глотком.– Я хочу увидеть портрет, пока его не увезли.– Право же, Робби! Неужели это так необходимо? – раздраженно бросила леди Вейн.– Я – хочу – его – видеть, – недовольным тоном повторил Вейн, как ребенок, выделяя каждое слово. Многие считали, что он уже выжил из ума, но Пентекост отлично знал, что это не так. Вейн оставался величайшим актером, даже в таком преклонном возрасте. Он вполне мог заставить людей считать себя дряхлым и выжившим из ума, лишь бы добиться своего; особенно часто он прибегал к этому, когда знал, что ему будут перечить.– Это ужасно! – сдавленным голосом произнесла леди Вейн, прижимая салфетку к глазам. – После всех хлопот об этом глупом обеде… после всего, что я вынесла за последние недели… ты мог бы сейчас по крайней мере из приличия не напоминать мне о ней.– Я просто выразил желание увидеть ее портрет. – Силы, казалось, вновь оставили Вейна. На мгновение Пентекост подумал, что Вейн готов уступить супруге, но старик собрал остаток сил и упрямо затряс головой, сердито сверкнув глазами. – Я хочу, чтобы его повесили в моей комнате, – сказал он. – Так, чтобы я мог его видеть. Немедленно. – Он обращался с приказом к Пентекосту, а не к леди Вейн, отлично зная, что она ни за что не выполнит его желание, а Пентекост, пусть и с неохотой, все же сделает, как он велит.– Да делайте что хотите, вы оба, черт бы вас побрал! – воскликнула леди Вейн. – У меня от вас разболелась голова! – Она скомкала салфетку, швырнула ее в сторону Вейна и, выскочив из-за стола, в слезах выбежала из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь.Вейн посмотрел на салфетку, угодившую в тарелку с пудингом.– Великолепно! – сказал он, тихо усмехнувшись. – Если бы она так же хорошо играла на сцене!Пентекост послал дворецкого за портретом, а сам закурил. Леди Вейн была ярой противницей курения и не выносила табачного дыма в своем присутствии. Фелисия Лайл курила непрерывно, и ее смерть напугала Вейна настолько, что он навсегда отказался от сигарет.– Робби, ты чертовски непорядочно поступил, – с укоризной сказал Пентекост.– Ради Бога, Гиллам, если человек, умирая, не может сделать то, что он хочет, то когда ему еще удастся это сделать? – Вейн опять начал дышать прерывисто; его голос упал до шепота, так что Пентекосту, стоявшему рядом, пришлось наклониться, чтобы разобрать, что он говорит.Гилламу было ясно, что решение Вейна спуститься к обеду было не только его промахом на семейном фронте – это было и слишком большой нагрузкой для его организма. Доктора беспокоились о состоянии его сердца и легких, давно предсказав, что они могут отказать в любой момент. Сейчас Пентекост ясно видел, что прогнозы врачей на сей раз могут сбыться.– Робби, – сказал он, – мне кажется, нам следует позвать медсестру. Тебе надо подняться в свою комнату и отдохнуть.Вейн слабо покачал головой, но было видно, что сейчас его возражение не стоило принимать всерьез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154