– Это ты мне говоришь, – раздраженно бросил он. – Своему дяде Гарри. Я знаю тебя, как свои пять пальцев. Вейн бросил тебя ради другой женщины? – Он задумчиво погладил рукой усы. – Или, может быть, ради какого-то парня? – с удивительной проницательностью спросил он. Фелисия рассмеялась.– Почему ты так решил? – быстро спросила она.– Просто что касается Вейна, у меня всегда было такое чувство. – Светло-карие глаза Гарри Лайла – такие же как у ее отца – пристально смотрели на нее.– Нет, ты ошибаешься. В Голливуде нам обоим было плохо, вот и все. Может быть, там плохо всем. Мы снимались в разных фильмах, редко видели друг друга, потом мы решили поставить «Ромео и Джульетту», но нас ждала неудача. Мы вложили в постановку все наши деньги, которые получили за фильмы, понимаешь, и это тяжелым бременем легло на нас обоих. И я так устала. – Она на секунду закрыла глаза. – Устала так, как никогда в своей жизни не уставала.– Это на тебя не похоже, Фелисия. У тебя всегда было больше энергии, чем у кого-либо другого.– Это было очень давно. – Она закурила, несмотря на то, что Гарри Лайл не любил, когда курят за обеденным столом, и велела официанту убрать ее тарелку с едой, на которую она больше не могла смотреть. – Дело в том, что в Нью-Йорке я пережила немало тяжелых минут, – сказала она. – Ты даже не можешь себе представить, насколько тяжелых. И Робби этого тоже не представляет.– Тяжелых? Что ты имеешь в виду?Фелисия никому не могла рассказать о Нью-Йорке. Если бы она рассказала Робби, он, вероятно, решил бы, что она преувеличивает, чтобы заставить его чувствовать себя виноватым за то, что произошло. Он считал, что она просто проходит курс лечения отдыхом. У нее не было сил рассказать ему, что это значит оказаться запертой в таком месте, где окна затянуты стальной сеткой, где тебе не разрешают даже подойти к зеркалу из опасения, что ты разобьешь его и осколками вскроешь себе вены. О, она отлично знала, что значит находиться под постоянным надзором; видела комнату с обитыми войлоком стенами и смирительную рубашку, которую санитары надевали на нее только для того, чтобы показать, что ее ждет, если она когда-либо нарушит порядок.Она вела себя смирно – до тех пор пока Рэнди Брукс не пришел навестить ее, появившись на пороге комнаты для посетителей с букетом цветов и озабоченным выражением на лице. Робби, уже вернувшийся в Англию, попросил Рэнди повидаться с Фелисией и узнать, как у нее дела и не нужно ли ей чего-нибудь – ни один из них, конечно, не знал, что она подслушала их разговор после неудавшейся вечеринки. Брукс попытался улыбнуться ей, но она по его глазам видела, как шокировал его ее вид – взлохмаченные волосы, коротко остриженные ногти, больничный халат с завязками на спине.Если он пришел с какой-то шуткой, подходящей к случаю, она так и не услышала ее, потому что в гневе с воплями, бросилась на него, и ее оттащили санитары. Потом ей говорили, что она чуть не выцарапала глаза самому знаменитому комику Америки, как будто это было последним доказательством ее безумия, но она ничего этого не помнила и вообще вспоминала что-либо с трудом после того, как к ней применили лечение электрошоком. Но она до сих пор не забыла ужасную боль, вкус ватного кляпа, который ей засунули в рот, чтобы она не откусила себе язык, неожиданно сильный запах озона, появившийся в воздухе от электрического разряда, и такое ощущение, будто разрывается позвоночник, когда от неожиданного удара током она резко выгнула спину.Фелисия вдруг услышала щелкающий звук и осознала, что Гарри Лайл пристально смотрит на нее, щелкая пальцами перед ее лицом, как бы желая проверить спит она или нет.– Я спросил тебя, что ты имела в виду под словом «тяжелый», – сказал он. – А потом ты отключилась.Фелисия поежилась.– Прости. Все было гораздо хуже, чем ты можешь себе представить.– Ты можешь не бояться и рассказать мне об этом, дорогая.– Я не боюсь. Если ты настаиваешь… Я пыталась убить себя. Бедный Робби не знал что делать, поэтому он начал искать совета у специалистов – очень осторожно, понимаешь, поэтому об этом нигде не сообщалось – и все сказали, что меня на самолете надо срочно везти в Нью-Йорк. Я смертельно боюсь самолетов, как ты знаешь, и меня накачали снотворным, чтобы посадить в самолет. Бедный Робби хлопотал вокруг меня всю дорогу. Мы были весьма странными путешественниками, мы трое.– Трое?– Робби попросил доктора Фогеля, моего психиатра из Лос-Анджелеса, поехать с нами, чтобы я была под присмотром. Так мы и сидели рядом: Робби с трагическим выражением лица, я, вцепившись руками в кресло, и доктор Фогель со шприцем наготове на случай, если я буду слишком «возбуждена». – Фелисия, казалось, говорила сейчас сама с собой. – Потом, когда мы наконец приземлились в Нью-Йорке, не знаю, после скольких остановок, я взглянула в иллюминатор – там у трапа нас ждала большая машина с шофером. – Ее голос дрогнул. – А рядом стоял Рэнди Брукс.– Этот комик? Мне всегда нравились его фильмы. Чертовски забавный тип!– Правда? – равнодушно спросила она. – Только тогда мне было не до смеха оттого, что именно он пришел встретить нас с машиной, чтобы отвезти в город. Когда я увидела его, у меня случился – я даже не знаю, как это назвать – новый приступ, пожалуй. Я не хотела выходить из салона самолета, хотя до этого я так же не хотела в него входить. Я плакала, кричала и цеплялась за кресло, пока наконец доктор Фогель не сделал мне укол, потом вызвал машину скорой помощи, и меня вынесли из самолета, привязанной к носилкам. Именно тогда было окончательно решено, что я не возвращаюсь в Англию вместе с Робби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154