А потом…
– Что потом?
– Потом я сделал ей предложение.
– Понятно. – Роуленд окинул Колина внимательным долгим взглядом. – Ну и как? Она согласилась?
– Кажется, да.
– Что ж, прими мои поздравления, – бесстрастно проговорил Роуленд. – Я пошел спать.
5
В ту же субботу в десять утра сын Линдсей Том находился в комнате, служившей ему одновременно спальной и гостиной дома в северном Оксфорде. Сверху и снизу из квартир других выпускников доносилась музыка: Моцарт слева и джаз справа. Том лежал, вытянувшись во весь рост, на диване. На груди он держал третью за утро миску кукурузных хлопьев, на этот раз с водой, потому что вчера Том и его подружка Катя позабыли купить молока. Он съел на пробу одну ложку и решил, что на худой конец сойдет и это. Том перевернул страницу толстой книги, в которой подробно разбирались экономические последствия Версальского договора для Германии.
В другом углу комнаты Катя, которая официально жила в своем колледже, но проводила там очень мало времени, двумя пальцами стучала по клавиатуре компьютера. Время от времени она прекращала печатать и нетерпеливо отводила упавшие на лицо рыжие пряди, потом поправляла большие очки и всматривалась в экран. Перед ней стояла трудная задача – сегодня вечером она должна была представить эссе своей наставнице, доктору Старк, которую все страшно боялись. Пожалуй, работа могла бы быть закончена к сроку, если бы они с Томом не решили вчера устроить ретроспективный просмотр фильмов о вампирах, что в канун Дня Всех Святых, несомненно, было более актуальным, чем Катино эссе или проблемы инфляции в Германии в тридцатых годах. Потом пришлось перекусить, потом появилась Крессида-с-верхнего-этажа с бутылкой красного вина и алжирской травкой, потом надо было поспать – во всяком случае, лечь в постель, потом… Том с удовольствием перебрал в уме все, что происходило потом. В результате получилось два часа настоящего сна. Или полтора? Он отставил кукурузные хлопья и закрыл глаза, книга соскользнула на пол. Десять часов. В Оксфорде столько церквей, и все они бьют вразнобой. Бой, возвещающий окончание часа, может продолжаться минут пять, и Том, любивший Оксфорд, любил его и за то, что время там чуть-чуть растягивалось.
Катины пальцы мягко стучали по клавишам. Катя отличалась твердостью во взглядах и все делала с неиссякаемой страстью. Может быть, именно по этой причине Том и любил ее уже целых два года. Нет, больше чем два года, лениво подумал он, вытягиваясь поудобнее. Два года, два месяца, неделю и еще два дня. Его радовала продолжительность их абсолютной верности друг другу, это убеждало его в том, что он не унаследовал вместе с генами отцовский характер. Отец, которого он почти не знал и с которым теперь совсем не виделся, был, по мнению Тома, слабой личностью.
Внезапно Том вскочил с дивана, словно его ударило током, и диким взглядом оглядел комнату. Теперь он видел, что больше всего она похожа на свинарник. И как он не видел этого раньше? Кровать, стоявшая в нише, не была застелена, на полу валялись футболки, носки и трусики, на столе громоздились грязные тарелки и стаканы, пепельница была полна окурков. Том потянул носом – не пахнет ли травкой? Он бросился к окну и настежь распахнул створки.
– Боже мой, Боже мой, – бормотал он в панике, – сегодня же суббота! Ужас!
– Ну и что? – спросила Катя, не поднимая головы. Ее пальцы еще быстрее забегали по клавиатуре.
– Мама приезжает. Она будет здесь с минуты на минуту. Меньше чем через полчаса.
Катя взглянула на часы.
– Она опоздает. Она всегда опаздывает. Здесь одностороннее движение, и она заблудится. Ты же знаешь, как она ездит.
– Черт, черт, черт! – Том метался по комнате, подбирая носки и трусы и запихивая их под подушку. – А что, если она не опоздает?
– Спокойней. Эти трусики мне нужны. Что ты дергаешься?
– Накрой кровать. Брось мне брюки. Мне нужны-то две минуты, я уже почти закончила.
Том застонал. Он опустошил пепельницу, убрал в буфет грязную посуду. Потом он запер дверь, кинул Кате ее брюки, расправил одеяло, взбил подушки и остался стоять посередине комнаты, потирая ушибленную второпях ногу и оглядываясь вокруг с затравленным выражением.
– Что еще? Что еще? Должно быть что-то еще. У мамы не глаза, а рентгеновский аппарат, от нее ничего не скроешь. А пыль? Здесь кругом пыль. И откуда только она берется?
– Линдсей уже видела эту пыль и ничего не сказала. Не понимаю, почему ты так дергаешься. По-моему, Линдсей ко всему этому совершенно равнодушна.
– Моя мама? Равнодушна? Она помешана на ванных и кухнях. – Да? Так покажи ей кухню. Здесь ведь есть кухня?
– Кухню? Ты с ума сошла! Она умрет, если увидит эту кухню. Там на подоконнике до сих пор стоит блюдо со спагетти, которое ребята принесли месяца три назад.
– Я думаю, она отнесется к этому с пониманием. Будь любезен, заткнись на минутку. Мне осталось совсем немного. Кстати, Том, я тебя люблю. Лучше я скажу это, пока не появилась твоя мама.
– Я тоже тебя люблю, Катя.
– Ну вот и чудно! А теперь, Том, пожалуйста, причешись.
Том причесал волосы, которые теперь были гораздо длиннее, чем когда мать видела его в последний раз. Он ощупал подбородок, решил побриться, потом раздумал, нашел чистую рубашку и снова заметался по комнате. Пока он метался, Катя все привела в порядок, умудрившись проделать это, как показалось Тому, всего за полминуты. Пыль исчезла, бумаги лежали ровными стопками, а книги не менее ровными рядами стояли на полках. Взрыв женской активности мгновенно устранил хаос и грязь.
А спустя еще полминуты Том сидел на диване в окружении предметов, свидетельствующих о напряженной деятельности старательного выпускника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134