– Эдна умерла бы от счастья, если бы могла быть на моем месте!
– Зачем ты это говоришь?
– Потому что я терпеть ее не могу.
– Прости, я не понимаю этого.
– Марселей Вертело, химик и политик. Родился в 1827 году, умер в 1907 году в Париже. Господа, снимите, пожалуйста, шляпы.
– Чего ты не понимаешь?
– Связи. Эдна хотела бы оказаться на твоем месте, потому что ты ее терпеть не можешь?
– Я не возьму в толк, ты же в принципе сообразительный, как это ты не понимаешь?
– Ну хорошо, объясни мне – почему.
– Потому что нет никакой связи.
– Сади Карно, – (ага, родственники), – президент Республики, родился в Лиможе в 1837 году. Он был убит в 1894 году в Лионе одним итальянским анархистом. Снимите, пожалуйста, шляпы, господа.
Он это произносит таким тоном, словно выискивает среди нас итальянца.
Неприятно, уже второе убийство. А как у них в этом плане идут дела сегодня?
Когда называются более известные Бессмертные, например Золя, раздается всеобщее «ах!» – в остальных случаях Бессмертные всем порядком наскучили.
– Здесь покоится Жан-Жак Руссо…
– Ах!..
– …философ и писатель. Господа, пожалуйста, наденьте шляпы.
В первый момент я не понимаю, почему именно Руссо должен получить пощечину. Позднее выясняется, что именно в этом месте в коридоре сильно сквозит; значит, только поэтому.
Как можно помещать философа и поэта на сквозняке?
Правильно. Только философ и поэт стерпит такое.
Так, хватит бессмертия!
Гид стоит перед лестницей, ведущей в крипту; выйти может только тот, кто уплатил чаевую пошлину. Для французов акцию, видимо, аранжировали бы потактичнее, но с иностранными туристами тонкости неуместны. Они не поняли ни слова, их можно просто схватить за грудки и указать на вытянутую пустую ладонь. Чужестранцы все кретины (независимо от одежды). Некоторые так напуганы, что по первому же слову отдали бы свои шляпы.
Наверху новая группа ждет, когда она сможет пойти вниз, и осматривает лица выходящих из подземелья. Что там внизу с ними сделали?
Пятнадцатая глава
Вот уже несколько дней как я страшно нервничаю.
Стоит кому-нибудь в метро громко обратиться ко мне: «Vous descendez a la prochaine? Вы выходите на следующей остановке?» – или сложить с шуршанием газету под моим носом, как я чувствую, что способен размозжить о стену голову невинного, распахивающего двери вагона кондуктора. Как раз в том месте, где висит небольшая дощечка: «Не забывайте, дамы и господа, что у кондуктора тоже есть нервы».
Раздражительность во мне все растет, и временами она прорывается по какому-нибудь совершенно безобидному поводу.
Пожилой мсье идет навстречу по улице Сен-Жакоб и роняет свою трость перед лавкой итальянских деликатесов.
– Дурак! – громко говорю я.
Старик не произносит ни слова. Он весьма тщательно оттирает носовым платком палку, затем очищает нос и идет дальше.
Нельзя оскорблять пожилых людей безо всякой причины. Особенно тех, кто переносит это с христианским терпением. Я тотчас же иду за ним и хочу извиниться. Я догоняю его как раз перед гостиницей «Ривьера».
– Мсье, я только что оскорбил вас. Я был взвинчен, я не хотел вас задевать.
Он останавливается и смотрит на меня с изумлением.
– Что случилось?
– Я обозвал вас дураком и поэтому прошу прощения.
– Как так?
– Я только что сказал вам «дурак»!
Он делает из пальцев воронку и прикладывает ее к уху.
– Что сказали?
– «Дурак»!
Он беззвучно бьет меня своей палкой.
Я тут же поднимаюсь в гостиницу, чтобы приготовить свой какао-обед.
Надо обязательно начать новую жизнь. Надо углубиться в суть вещей. В Бытии до Существования что-то есть. Даже этот старик с тростью… Человек добр. Конечно…
После обеда я иду в сад Обсерватории, на место наших свиданий. После такого нервного утра, как сегодня, ни на что хорошее я не могу уже надеяться.
Аллея пуста.
Анн-Клер здесь нет.
Этого можно было ожидать. Теперь наступает пора мучений.
Вчера я очень оскорбил ее. Она плакала от бессилия, а не оттого, что любит меня и… После случившегося ясно, что она не придет. Что вообще со мной творится, если я так жестоко обижаю людей?
Сенатские часы бьют три.
Я больше никогда не увижу ее. Теперь я снова одинок.
Кладу голову на спинку бесплатной скамейки, на которой сижу, и затихаю в отчаянии.
Голуби воркуют и крутятся в танце ухаживания на газоне. Холодный ветер продувает увядшую листву – большой шумный вентилятор. Деревья уже сильно просвечиваются, аллеи полны желтых листьев… Американцы фотографируют обнаженную статую на обочине газона. Высокого роста девица в очках громко смеется. Интересно, что ей сказали?
Я снова остался в одиночестве. Есть ли у меня еще дома какао?
Двадцать минут четвертого. Кто-то идет по аллее. Это она или не она?
Я не хочу поднимать голову, лучше подождать, пока подойдет ближе, – но не выдерживаю. Она пришла, пришла, пришла!
Стройная фигура Анн-Клер! Улыбаясь, она медленно приближается. Само солнце идет по аллее, чтобы осветить мою убогую жизнь.
Сегодня она очень красива. До жениха мне никакого дела нет. Бог мой, он ведь даже не супруг ей. Где мы живем? В средние века? Кстати, есть французская поговорка: чего хочет женщина, того хочет Всевышний. А она хочет. На ней легкое голубое платье без рукавов; о, эти полные руки! Бежевое пальто она несет на руке. Свой беретик она сдергивает, как только видит меня. Быстрым движением головы встряхивает волосы. Плотные, волнистые белокурые пряди трепещут вокруг лица.
– Bonjour.
– Bonjour.
Она вытягивает гибкое тело, гордая – она знает, что молода и красива. Глаза ее блестят, словно она чуть-чуть опьянела. Женщин иногда пьянит уже сам воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90