Я вовлек себя в этом месте в очень путанные попытки объяснить дон
Хуану, что я интересуюсь тем, что же будет мотивировать человека знания
поступать каким-то определенным образом, несмотря на то, что он знает, что
ничего не имеет значения. Он мягко засмеялся прежде, чем ответить.
- Ты думаешь о своих поступках, поэтому ты веришь в то, что твои
поступки настолько важны, насколько ты думаешь они важны. Тогда как в
действительности ничего из того не важно, что кто-либо делает.
Н_и_ч_е_г_о_. Но тогда, если в действительности ничего не имеет значения,
то как, ты спрашиваешь меня, я продолжаю жить? Бало ба проще умереть,
именно так ты говоришь и веришь, потому что ты думаешь о жизни точно
также, как ты думаешь обо всем остальном, как ты теперь думаешь, на что же
похоже в_и_д_е_н_ь_е_. Ты хотел, чтобы я тебе его описал для того, чтоб ты
мог начать думать об этом точно также, как ты думаешь обо всем остальном.
В случае в_и_д_е_н_ь_я_, однако, думанье не является составной частью,
поэтому я не могу рассказать тебе, что это такое - _в_и_д_е_т_ь_. Теперь
ты хочешь, чтоб я описал тебе причины моей контролируемой глупости, и я
могу тебе только сказать, что контролируемая глупость очень похожа на
_в_и_д_е_н_ь_е_. Это нечто такое, о чем нельзя думать. (он зевнул...) Ты
слишком долго отсутствовал. Ты думаешь слишком много.
Он поднялся и прошел в заросли чаппараля у дома. Я поддерживал огонь,
чтобы горшок кипел. Я собрался было зажечь керосиновую лампу, но полутьма
была очень уютной. Огонь из печи давал достаточно света, чтобы можно было
писать, и создавал розовое сияние повсюду вокруг меня. Я положил свои
записи на землю и лег. Я чувствовал себя усталым. Из всего разговора с
доном Хуаном единственная ясная мысль осталась у меня в мозгу, что ему до
меня нет никакого дела; это бесконечно беспокоило меня. За долгие годы я
доверился ему. Если бы я не имел полного доверия к нему, то я был бы
парализован страхом уже при одной только мысли, чтобы изучать его учение
на практике. То, на чем я основывал свое доверие к нему, была идея, что он
заботится обо мне лично; фактически, я всегда боялся его, но я всегда
удерживал свой страх в узде, потому что я верил ему. Когда он убрал эту
основу, то у меня не осталось ничего, на что бы можно было опираться
дальше, и я почувствовал себя беспомощным.
Очень странное нетерпение охватило меня. Я стал очень возбужденным и
начал шагать взад-вперед перед печкой. Дон Хуан задерживался. Я с
нетерпением ждал его.
Он вернулся немного позднее, сел опять перед печкой, и я выложил ему
свои страхи. Я сказал ему, что я озабочен, потому что не могу менять
направление посреди потока. Я объяснил ему, что помимо доверия, которое я
имел к нему, я научился также уважать его образ жизни, как существенно
более рациональный или, по крайней мере, более действенный, чем мой. Я
сказал, что его слова ввергли меня в ужасный конфликт, потому что они
толкают на то, чтоб я сменил свои чувства. Для того, чтобы
проиллюстрировать мою точку зрения, я рассказал дон Хуану историю одного
старика из моего круга, очень богатого консервативного юриста, который
прожил всю свою жизнь, будучи убежден, что поддерживает правду.
В начале 30-х годов он оказался страстно вовлеченным в политическую
драму того времени. Он был категорически убежден, что политическое
изменение будет гибельным для страны, и из преданности своему образу жизни
он голосовал и боролся против того, что рассматривал, как политическое
зло. Но прилив времени был слишком силен, он осилил его. Свыше 10-ти лет
он боролся против этого на арене и в своей личной жизни; затем вторая
мировая война обратила все его усилия в полное поражение. Глубокая горечь
явилась следствием его политического и идеологического падения; на 25 лет
он стал самоизгнанником. Когда я встретил его, то ему было уже 84 года, и
он вернулся в свой родной город, чтобы провести свои последние годы в доме
для престарелых. Для меня казалось непонятным, что он так много жил,
учитывая то, как он топил свою жизнь в горечи и жалости к самому себе.
Каким-то образом он нашел мое общество приятным, и мы подолгу с ним
разговаривали. В последний раз, когда я его встретил, он заключил наш
разговор следующим: "у меня было время, чтобы обернуться и проверить свою
жизнь. Возможно, что я выбросил годы жизни на преследование того, что
никогда не существовало. В последнее время у меня было чувство, что я
верил в какой-то фарс. Это не стоило моих усилий. Я считаю, что я знаю
это. Однако, я не могу вернуть 40 потерянных лет".
Я сказал дону Хуану, что мой конфликт возник из тех сомнений, в
которые меня бросили его слова о контролируемой глупости.
- Если ничего в действительности не имеет значения, - сказал я, - то
став человеком знания, невольно окажешься таким же пустым, как мой друг, и
не в лучшем положении, чем он.
- Это не так, - сказал дон Хуан отрывисто. - твой друг одинок, потому
что умрет без _в_и_д_е_н_ь_я_. В его жизни он просто состарился и теперь у
него должно быть еще больше жалости к самому себе, чем когда-либо ранее.
Он чувствует, что выбросил 40 лет, потому что гнался за победами, а
находил поражения. Он никогда не узнает, что быть победителем или быть
побежденным - одно и то же. Значит, теперь ты боишься меня, так как я
сказал тебе, что ты равнозначен всему остальному. Ты впадаешь в детство.
Наша судьба, как людей - учиться, и идти к знанию следует также, как идти
на войну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95