Пружина твоей воли должна завестись и дать указание.
— Я не могу понять, чего ты хочешь, — сказал я. — Я видел что-то кружащее вокруг парка, — сказал он. — Это был олли? — спросил я.
— Нет, не был. Поэтому мы должны сидеть здесь и обнаружить, что за знак накручивает твоя воля.
Затем он попросил меня дать ему детальный отчет о том, как я выполнил те рекомендации, которые дали дон Хенаро и он относительно моей повседневной жизни и моих взаимоотношений с людьми. Я ощутил себя слегка раздраженным. Он снял с меня напряжение тем доводом, что мои личные дела не были личными, поскольку они включались в задачу магии, которую он и дон Хенаро встраивали в меня. Я шутя заметил, что моя жизнь была разрушена из-за этой задачи магии и пересказал ему трудности в поддерживании моего повседневного мира.
Я говорил долго. Дон Хуан смеялся над моим отчетом до тех пор, пока слезы не потекли у него по щекам. Он несколько раз хлопал себя по ляжкам, и этот жест, который я видел в его исполнении сотни раз, был определенно не на месте, когда он исполнялся на костюмных брюках. Я был наполнен тревогой, которую был обязан выразить словами.
— Твой костюм пугает меня более всего остального, что ты делал со мной, — сказал я.
— Ты привыкнешь к нему, — сказал он. — воин должен быть текучим и должен смещаться в гармонии с миром, его окружающим, будь это мир разума или мир воли.
Самый опасный аспект такого смещения выходит на поверхность каждый раз, когда воин обнаруживает, что мир ни то и ни другое. Мне говорили, что единственным способом преуспеть в этом критическом смещении, это продолжать свои действия как если ты веришь. Другими словами, секрет воина в том, что он верит, не веря. Очевидно однако, что воин не может просто сказать, что он верит. И на этом все оставить. Это было бы слишком легко. Простая вера устранила бы его от анализа ситуации. Воин во всех случаях,когда он должен связать себя с верой, делает это по собственному выбору, как выражение своего внутреннего предрасположения. Воин не верит, воин должен верить.
Несколько секунд он смотрел на меня. Пока я записывал в свой блокнот. Я молчал. Я не мог сказать, что я понял разницу, но я не хотел спорить или задавать вопросы. Я хотел подумать над тем, что он сказал, но моя мысль разбегалась, когда я смотрел вокруг. На улице позади нас стояла длинная очередь автомобилей и автобусов, гудящих своими сигналами. На краю парка метрах в сорока в стороне на одной линии со скамейкой, где мы сидели, стояла группа людей около семи человек, включая трех полицейских в светло-серых униформах. Они сгрудились над человеком, неподвижно лежащим на траве. Казалось, он был пьян или может быть серьезно болен. Я взглянул на дона Хуана. Он тоже смотрел на человека. Я сказал ему, что по какой-то причине я не способен сам разобраться в том, что он только что мне сказал. — Я не хочу больше задавать вопросы, — сказал я. — но если я не прошу тебя объяснить, я не понимаю. Не задавать вопросов очень ненормально для меня.
— Прошу тебя быть нормальным любыми средствами, — сказал он с наигранной серьезностью.
Я сказал, что я не понимаю разницы между тем, когда человек верит и должен верить. Для меня это одно и то же. Воспринимать, что эти утверждения различны было бы все равно, что расщеплять волосы.
— Помнишь историю, которую ты рассказывал мне о своей подруге и ее кошках? — спросил он спокойно. Он взглянул на небо и откинулся на скамейке, вытянув ноги. Руки он заложил за голову и сократил мышцы всего тела, как это бывало всегда, его кости издали громкий трещащий звук.
Он имел в виду историю, которую я однажды рассказывал ему о своей подруге, которая нашла двух котят почти мертвых в сушилке прачечной. Она привела их в нормальное состояние, вернула им жизнь и путем отличного кормления и заботы вырастила их в двух гигантских котов — черного и рыжего.
Два года спустя она продала свой дом. Поскольку она не могла взять своих котов с собой и неспособна была найти для них другой дом, все, что она могла сделать в подобных обстоятельствах — это отнести их в ветеринарную лечебницу, чтобы их усыпили.
Я помогал ей отвозить их. Коты никогда не бывали в машине. Она пыталась их успокоить. Они царапались и кусали ее, особенно рыжий, которого она назвала Макс. Когда мы наконец прибыли к ветлечебнице, она взяла черного кота первого и, держа его в руках ни слова не говоря, вышла из машины. Кот играл с ней, трогая ее слегка лапкой, когда она толкнула стеклянную дверь входа в лечебницу. Я взглянул на Макса. Он сидел позади. Движение моей головы, должно быть испугало его, потому что он нырнул под сиденье водителя. Я откинул сидение, так как не хотел лезть за ним под него, боясь, что он оцарапает мне руки. Кот лежал в углублении пола машины. Он, казалось, был очень возбужден. Дыхание его было ускоренным, он взглянул на меня. Наши глаза встретились и захватывающее ощущение завладело мной. Что-то охватило мое тело, какая-то тревога, отчаяние, или может быть раздражение из-за того, что я участвую в происходящем.
Я чувствовал необходимость объяснить Максу, что это было решением моей подруги, и я только помогаю ей. Кот продолжал смотреть на меня, как бы понимая мои слова.
Я посмотрел, не идет ли она. Через стеклянную дверь я мог видеть, что она разговаривает с приемщицей. Тело мое ощутило странный толчок, и я автоматически открыл дверцу машины. "Беги, Макс, беги! — сказал я коту. Он выпрыгнул из машины и промчался через улицу, стелясь телом по земле, как настоящая кошка. Противоположная сторона улицы была пустой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101