Мне бы не хоте­лось оказаться одной из них.
Хоуп Паркер весь день не выходила у Вирджинии из головы. Эта славная, милая женщина б.ыла одной из типичных хранительниц домашнего очага и пропала бы без своего красивого мужа. «Впро­чем, я тоже думала, что пропаду без Билла, а все еще живу на све­те, – печально подумала Вирджиния. – Жизнь есть жизнь, как бы тяжела она ни была. И Хоуп придется сделать то же самое».
Мэри-Кейт позвонила вечером.
– Мадам, доставайте выходное платье, завтра утром вы едете с нами. Хоуп будет рада вам. Но бедняжка подавлена и боится, что вы не захотите ее видеть, если узнаете, что она увлеклась этим хлыщом из отеля. Она считает вас высокоморальной личностью и думает, что вы будете ее презирать.
– Помоги ей господь, – вздохнула Вирджиния, тронутая и опечаленная одновременно. – Мэри-Кейт, я рада, что вы меня пригласили. Думаю, нам придется объяснить бедняжке Хоуп, что мир не черно-белый и что настоящие друзья знают это.
– Серый, – рассудительно ответила Мэри-Кейт. – Мир се­рый… Кстати, о сером. Думаю, завтра я надену серое платье. Пойду гладить.
– Мэри-Кейт! – укоризненно сказала подруга. – В один пре­красный день я вытряхну вас из серых и грязно-коричневых оде­жек. Вам очень пойдут яркие цвета.
– Старая овца нарядится ягненком? – засмеялась Мэри-Кейт. – Миссис Коннелл, у меня нет вашего шика, чтобы оде­ваться как модель!
– Мадам, вы намекаете, что я – старая овца, нарядившаяся ягненком? – пошутила Вирджиния.
– Ни под каким видом. Я ни за что не рискнула бы вас оби­жать. Не зря же вы ходите в гольф-клуб – вы бы пристукнули ме­ня клюшкой.
– Нет уж, – ответила Вирджиния. – Я бы воспользовалась ядом из вашей аптеки. Тогда полиция решила бы, что это само­убийство, и я вышла бы сухой из воды.
– Вы читаете слишком много детективных романов, – усмех­нулась Мэри-Кейт. – Я заеду за вами завтра в двенадцать.
Милли опять закапризничала, чем очень обрадовала мать. Все четыре дня, прошедшие после ухода Мэтта, дети были подавленными и угрюмыми, реагируя на настроение Хоуп. Хотя она пыталась быть веселой и оживленной, дети чувствовали: что-то не так. Именно поэтому у Хоуп упал камень с души, когда за завтраком Милли устроила первоклассный скандал. Она разозлилась, услы­шав, что мать обсуждает по телефону поездку в Килларни, тогда как они с Тоби должны были отправиться в «Ханнибанникинс». Милли решила, что это нечестно: поездка в Килларни с тетей Дельфиной означала развлечения, конфеты, а то и мороженое с кусочками шоколада.
– Не пойду! Не пойду! – завопила вредная девчонка. Ее ста­кан с молоком и каша Тоби полетели на пол.
– Милли… – предупредила Хоуп.
– Не хочу! Хочу в Килларни! – снова завопила Милли и от­толкнула свою тарелку с кашей так, что та пролетела через весь стол и тоже грохнулась на кухонный пол.
«Слава богу, что пол каменный», – спокойно подумала Хоуп. Пол можно было быстро привести в порядок – в отличие от ее отношений с Мэттом. Поэтому Хоуп старалась поменьше думать, действовала как автомат и пыталась не поддаваться отчаянию. Иначе она превратилась бы в развалину.
– Тоби, – сказала она, – ты хороший мальчик. Сейчас я дам тебе что-нибудь другое.
Она поцеловала сына в макушку и начала подметать пол.
Милли сердито смотрела на них обоих. Ей нужно было, чтобы на нее обратили внимание и стали уговаривать хорошо себя вес­ти. Но никто ее не замечал, поэтому она демонстративно сброси­ла со стола ложку.
Хоуп ничего не сказала. Просто взяла Милли на руки, отнесла в гостиную и посадила на диван.
– Мы с Тоби будем завтракать, а раз ты не хочешь, сиди здесь, – твердо сказала она. Потом повернулась спиной к изумленной до­чери и вернулась к Тоби.
Упрямо просидев на месте целую минуту, Милли украдкой по­косилась в сторону кухни. Хоуп говорила Тоби, как весело сегодня будет в яслях. Гизелла обещала, что они будут рисовать паль­цами и заниматься другими страшно интересными вещами. Ко­нечно, он пойдет туда один, потому что Милли останется дома: Гизелла не пускает к себе непослушных девочек.
Ошеломленная Милли тут же слезла с дивана и затопала на кух­ню. Ее большие темные глаза были грустными, пухлая нижняя губка дрожала. Так бывало, когда она чувствовала себя обижен­ной или готовилась устроить скандал. Сейчас ее губа дрожала от обиды.
– Мама, можно мне тоже пойти в «Банни»? – со слезами на глазах спросила она.
Хоуп сделала вид, что задумалась.
– Я решила, что ты не хочешь, – наконец сказала она. – Ты же знаешь, Гизелла не любит, когда к ней в ясли приходят плохие девочки. Она очень рассердится, если ты разольешь молоко.
Нижняя губа Милли задрожала еще сильнее, и Хоуп, не вы­держав, обняла дочку.
– Ладно, милая, – сказала она, целуя Милли в макушку. – Ты можешь пойти с Тоби. Но больше никаких капризов во время завтрака, о'кей?
Милли тут же успокоилась, и на ее личике херувима появилась широкая улыбка.
– Хорошо, мамочка, – невинно сказала она.
Вернувшись домой, Хоуп села на кровать, завернулась в одея­ло и заплакала. Она раскачивалась взад-вперед и рыдала так, словно хотела выплакать все душившие ее слезы. То были слезы по себе, по своей семейной жизни, по детям и, наконец, по ее до­рогому Мэтту.
Вспоминая его искаженное болью лицо, Хоуп чувствовала себя последней гадиной. Он был убит горем. В ее ушах до сих пор звучали его слова: «Ты была всей моей семьей, а я твоей. Но ты все разрушила».
Если бы с ним можно было связаться!.. Тогда Хоуп сказала бы Мэтту, как она его любит и жалеет о своей ошибке. Но за четыре дня он так и не дал о себе знать. А вдруг он лежит мертвый где-ни­будь в кювете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154