ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Допустим — сомнительно, но допустим. А в переулок вы с какой стороны вошли — отсюда или отсюда? Ну, джип к вам лицом был или задом?
Он изменился за то время, пока отсутствовал, — он был менее эмоционален, более сух и деловит. Словно услышал что-то такое, что повлияло на его поведение. Услышал или придумал. Она на него с самого начала действовала как красная тряпка на быка — а вот стоило ему выйти, как он вернулся совсем другим. И ей следовало бы насторожиться, и как можно внимательнее воспринимать каждое его слово и максимально контролировать каждое свое.
Интересно, почему он ее так ненавидит? Вроде бы нормальный мужчина — лет сорок пять, среднего роста, крепкий, ну, может, чуть полноват, так это не страшно. И лицо нормальное — без карикатурной тупости. В общем, мужчина, на которого наверняка обращают внимание женщины его уровня — и он на них, конечно, тоже. Да даже если он горит на работе, появляясь дома слишком поздно и уезжая слишком рано, тут же куча женщин наверняка — машинисток всяких, секретарш и прочих, которые рады пококетничать с ним, особенно если учесть, что он тут какой-то начальник. А может, и не просто пококетничать, но и отдаться в кабинете.
А что, запросто. У нее даже сцена в голове родилась — она всегда любила придумывать себе всякие эротические сценки, может, чуть приукрашенные, чуть оторванные от действительности, но все же. Вот и сейчас представилась молодая машинистка, грудастая и задастая, которую этот тип зовет к себе в кабинет попечатать, и он ходит по комнате и диктует, а она елозит по креслу, а потом даже встает на него коленями, ей, мол, так удобнее, и выставляет на его обозрение призывно колышущийся зад. И он диктует все медленнее и медленнее, все чаще засматривается на обтянутую короткой юбкой часть тела, манящую его, обещающую быстротечную, но бурную страсть.
И вот он наконец как бы невзначай оказывается у двери, закрывая ее поворотом ключа — думая, что сделал это бесшумно, но она слышит и дышит все чаще, и грудь здоровенная колышется в предчувствии, и щеки розовеют. А он продолжает расхаживать задумчиво, но траектория его движения уже полностью осмысленна, и он оказывается у нее за спиной, и незаконченная фраза повисает, замирая. И он стоит за ней и решается, а она не поворачивается, она ждет. И он выдает ей длинное, странным тоном произнесенное предложение, а сам стремительно задирает юбку и рывком спускает то, что под ней, — дешевые нейлоновые трусики, обязательно розовые. И пристраивается. А она делает вид, что ничего не замечает, и продолжает печатать, тыкая невпопад дрожащими пальцами в клавиши, — и вдруг дергается и падает на машинку головой, и…
— Или это вы тоже не помните — с какой стороны вошли в переулок?
Она очнулась от забытья, не сразу сообразив, о чем речь, несколько удивленно посмотрев на оказавшийся перед ней листок с каракулями, — и деланно наморщила лоб, выругав себя за то, что отвлеклась.
— Я вошла отсюда, я шла по этой стороне, а джип был на другой, задом ко мне. — Значит, вы шли по другой стороне, миновали арку — она напротив вас была, — а потом поравнялись с джипом и увидели того, кто сидел за рулем?
Она пожала плечами, не понимая, что тут такого.
— Да или нет?
— Наверное, да — кажется, да.
— Наверное, кажется! — Он снова начал заводиться, но остановил сам себя, словно за то время, пока он отсутствовал здесь, в него врезали какую-то кнопку, с помощью которой он мог контролировать собственные эмоции. И он давил на нее, когда чувствовал, что готов взорваться. — Так вот объясните мне — вы вот газетам подробно описывали, какой он был приятный молодой человек и все такое, и что у вас там прям любовь возникла. А я не пойму — как же вы его успели разглядеть, если просто шли мимо? Ну он вас, допустим, мог увидеть издалека — в боковое зеркало, — но вы-то его никак…
Она все еще морщила лоб, вглядываясь в лист бумаги, на котором изображено было что-то напоминающее наскальную живопись первобытных людей — она похожее видела в школьном учебнике истории.
Как-то неправильно все получалось. Она почему-то не задумывалась над деталями, видимо, в, силу неспособности задумываться, и дотошности такой не ждала. Такой был гладкий красивый рассказ — поверхностный, бездетальный, но полный трагизма, — а стоило копнуть ту самую поверхность, по которой он стелился так красиво, как отдельные куски начали провисать, грозя вот-вот провалиться и утянуть за собой весь ее рассказ целиком.
Это не ее вина была — у нее плохо было с пространственным воображением, и схем этих она не понимала. Вот сексуальную сцену между этим подполковником и машинисткой она могла себе представить — да даже между ним и Мыльниковым, хотя гомосексуализм как явление ей не очень нравился. Но вот мгновенно представить, откуда она должна была идти, чтобы иметь возможность как следует разглядеть водителя и испытать к нему симпатию, было для нее слишком сложно. Виктор обязан был ей подсказать — она ведь вчера просила его помочь, просила продумать все повороты ее беседы с милицией — но…
— Ну?! — поторопил хамелеон. — Что молчите, Марина Евгеньевна? Газетам так красиво все расписываете — прям любовный роман, — а у нас слова сказать не можете. Вы, кстати, не писатель случаем?
В голосе была издевка, но кроме нее там что-то еще имелось — злорадство, что ли. Словно этим вот вопросом, и правда ставящим ее в тупик, он мстил ей за ее поведение, за интервью телевидению и газете — и жутко рад был, что подловил ее на такой вот мелочи. Чтобы теперь, как говорил Виктор, по одной-единственной ошибке доказать, что и весь рассказ ее — в лучшем случае безобидная глупая выдумка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Он изменился за то время, пока отсутствовал, — он был менее эмоционален, более сух и деловит. Словно услышал что-то такое, что повлияло на его поведение. Услышал или придумал. Она на него с самого начала действовала как красная тряпка на быка — а вот стоило ему выйти, как он вернулся совсем другим. И ей следовало бы насторожиться, и как можно внимательнее воспринимать каждое его слово и максимально контролировать каждое свое.
Интересно, почему он ее так ненавидит? Вроде бы нормальный мужчина — лет сорок пять, среднего роста, крепкий, ну, может, чуть полноват, так это не страшно. И лицо нормальное — без карикатурной тупости. В общем, мужчина, на которого наверняка обращают внимание женщины его уровня — и он на них, конечно, тоже. Да даже если он горит на работе, появляясь дома слишком поздно и уезжая слишком рано, тут же куча женщин наверняка — машинисток всяких, секретарш и прочих, которые рады пококетничать с ним, особенно если учесть, что он тут какой-то начальник. А может, и не просто пококетничать, но и отдаться в кабинете.
А что, запросто. У нее даже сцена в голове родилась — она всегда любила придумывать себе всякие эротические сценки, может, чуть приукрашенные, чуть оторванные от действительности, но все же. Вот и сейчас представилась молодая машинистка, грудастая и задастая, которую этот тип зовет к себе в кабинет попечатать, и он ходит по комнате и диктует, а она елозит по креслу, а потом даже встает на него коленями, ей, мол, так удобнее, и выставляет на его обозрение призывно колышущийся зад. И он диктует все медленнее и медленнее, все чаще засматривается на обтянутую короткой юбкой часть тела, манящую его, обещающую быстротечную, но бурную страсть.
И вот он наконец как бы невзначай оказывается у двери, закрывая ее поворотом ключа — думая, что сделал это бесшумно, но она слышит и дышит все чаще, и грудь здоровенная колышется в предчувствии, и щеки розовеют. А он продолжает расхаживать задумчиво, но траектория его движения уже полностью осмысленна, и он оказывается у нее за спиной, и незаконченная фраза повисает, замирая. И он стоит за ней и решается, а она не поворачивается, она ждет. И он выдает ей длинное, странным тоном произнесенное предложение, а сам стремительно задирает юбку и рывком спускает то, что под ней, — дешевые нейлоновые трусики, обязательно розовые. И пристраивается. А она делает вид, что ничего не замечает, и продолжает печатать, тыкая невпопад дрожащими пальцами в клавиши, — и вдруг дергается и падает на машинку головой, и…
— Или это вы тоже не помните — с какой стороны вошли в переулок?
Она очнулась от забытья, не сразу сообразив, о чем речь, несколько удивленно посмотрев на оказавшийся перед ней листок с каракулями, — и деланно наморщила лоб, выругав себя за то, что отвлеклась.
— Я вошла отсюда, я шла по этой стороне, а джип был на другой, задом ко мне. — Значит, вы шли по другой стороне, миновали арку — она напротив вас была, — а потом поравнялись с джипом и увидели того, кто сидел за рулем?
Она пожала плечами, не понимая, что тут такого.
— Да или нет?
— Наверное, да — кажется, да.
— Наверное, кажется! — Он снова начал заводиться, но остановил сам себя, словно за то время, пока он отсутствовал здесь, в него врезали какую-то кнопку, с помощью которой он мог контролировать собственные эмоции. И он давил на нее, когда чувствовал, что готов взорваться. — Так вот объясните мне — вы вот газетам подробно описывали, какой он был приятный молодой человек и все такое, и что у вас там прям любовь возникла. А я не пойму — как же вы его успели разглядеть, если просто шли мимо? Ну он вас, допустим, мог увидеть издалека — в боковое зеркало, — но вы-то его никак…
Она все еще морщила лоб, вглядываясь в лист бумаги, на котором изображено было что-то напоминающее наскальную живопись первобытных людей — она похожее видела в школьном учебнике истории.
Как-то неправильно все получалось. Она почему-то не задумывалась над деталями, видимо, в, силу неспособности задумываться, и дотошности такой не ждала. Такой был гладкий красивый рассказ — поверхностный, бездетальный, но полный трагизма, — а стоило копнуть ту самую поверхность, по которой он стелился так красиво, как отдельные куски начали провисать, грозя вот-вот провалиться и утянуть за собой весь ее рассказ целиком.
Это не ее вина была — у нее плохо было с пространственным воображением, и схем этих она не понимала. Вот сексуальную сцену между этим подполковником и машинисткой она могла себе представить — да даже между ним и Мыльниковым, хотя гомосексуализм как явление ей не очень нравился. Но вот мгновенно представить, откуда она должна была идти, чтобы иметь возможность как следует разглядеть водителя и испытать к нему симпатию, было для нее слишком сложно. Виктор обязан был ей подсказать — она ведь вчера просила его помочь, просила продумать все повороты ее беседы с милицией — но…
— Ну?! — поторопил хамелеон. — Что молчите, Марина Евгеньевна? Газетам так красиво все расписываете — прям любовный роман, — а у нас слова сказать не можете. Вы, кстати, не писатель случаем?
В голосе была издевка, но кроме нее там что-то еще имелось — злорадство, что ли. Словно этим вот вопросом, и правда ставящим ее в тупик, он мстил ей за ее поведение, за интервью телевидению и газете — и жутко рад был, что подловил ее на такой вот мелочи. Чтобы теперь, как говорил Виктор, по одной-единственной ошибке доказать, что и весь рассказ ее — в лучшем случае безобидная глупая выдумка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125