Ну, насчет сокровищ не скажу, но в чем-то тетя, безусловно, была права.
Я была в отчаянии и не знала, как утешить Рони в тот месяц, который он провел вдали от меня. Под пружинами моего матраса росли груды писем, стихов и рассказов, написанных после Рождества. Почти все время я проводила дома.
– Ну, конечно, ты можешь послать ему что-то из написанного, – осторожно сказала мама, когда я спросила ее разрешения. – Но сначала стоит проверить твои сочинения с точки зрения… хмм… правописания.
Я не поддалась на эту уловку. Я прекрасно поняла, что в действительности имела в виду мама. Мои письма станут похожи на те, которые мы получали из Вьетнама от Джоша: полно фраз, замазанных черным.
– Я подумаю, – осторожно сказала я.
Я набралась идей, а главное, не совсем понятных мне слов для стихов, посвящаемых моему незадачливому Рони, читая книги, которые мне читать явно не следовало.
Наш дом был полон очень умных книг. Те, которые для меня, находились в гостиной на первом этаже. Полки там ломились от энциклопедий, книг по сельскому хозяйству, переплетенной в кожу классики, например, собраний Шекспира и Диккенса. Кофейный столик чуть не прогибался от маминых гигантских красочных альбомов по искусству. Но те книги, которые читали взрослые, хранились в спальне мамы и папы.
Целые пирамиды книг в мягких обложках лежали на полу под полированными тумбочками из вишневого дерева. На стороне папы была дикая территория, населенная гангстерами, вооруженными злодеями, крутыми сыщиками. Всем им нравилось, чтобы их джин был холодным, а бабы горячими. Микки Спилейн, Луи Л’Амур, Роберт Хайнлайн, Джон Макдональдс. Мужское чтиво.
Коллекция мамы была более разнообразной, но не более изысканной. Толкиен, Воннегут, Лилиан Хеллман, Джон Ле Герр, груды толстых приторных исторических любовных романов, в которых кипели небывалые страсти.
Вот эти-то книги я и утаскивала к себе в спальню и настырно продиралась через самые шокирующие и не всегда понятные подробности. Мое воображение захватывали удачливые бандиты, космические чудовища и средневековые авантюристы. Все они, к моему удивлению, были решительно настроены чуть ли не каждую минуту заниматься сексом.
О сексе в нашем доме говорить было не принято. Даже мои братья не допускали шуточек по этому поводу – во всяком случае, в моем присутствии. Скажем, насчет звуков из туалета – еще куда ни шло. Но о некоторых частях тела – ни слова.
После моего совершенно ужасного посещения Стикем-роуд я настоятельно потребовала от старших кузин разъяснения, как это связано с прозвищем “Всунь-ка им”. Я безумно им надоела. В итоге они выдали мне такую графически точную и крайне вульгарную картину, что секс показался мне абсолютно омерзительным.
– Тот, у кого в голове мозгов чуть больше, чем у булыжника, время на это тратить не будет, – уверенно заключила я.
Представления о любви я черпала из старых фильмов, что шли по телевизору, и еще глядя на маму и, папу.
У мамы были большие голубые глаза и овал лица, которому завидовали все женщины города, – в точности как сердечко на открытках в День святого Валентина. Ее попа так нравилась папе, что он никогда упускал случая похлопать по ней, если считал, что никто не видит. Когда кто-то заставал его врасплох, он только подмигивал маме и посмеивался.
Папа, жилистый, с длинными руками и мускулами, как канаты, легко мог согнуть толстую стальную проволоку. Жирок у него копился исключительно на животе, холмиком выступавшем над брючным ремнем. Когда я била по нему кулаком, раздавался гул спелого арбуза. Мама называла папино брюшко запасным бензобаком и любила его поглаживать.
Когда папа сидел за столом, мама подходила к нему сзади и перебирала пальцами его мягкие волосы.
Контраст был очевиден: секс – это нечто потное, неприличное и отвратительное. Стыд да и только. Кроме того, там вообще масса всяких жутких последствий. А вот любовь – это приятно и вежливо, и раздеваться не надо, можно восхищаться друг другом и так. Мило и очаровательно.
Вот такой будет наша любовь с Рони. Я решила выразить свои настроения в стихах. Создать целую серию. Первой будет небольшая ода, воспевающая несомненную ценность и значимость Рони.
Я приклеила скотчем свое первое творение на дверцу холодильника на самом видном месте между “Бюллетенем фермера” и фотографией, на которой мама, папа, мои братья и я были сняты в холле Гражданского центра Атланты, когда мы ездили смотреть гастрольное шоу “Звуки музыки”.
Ты во всем настоящий, Рони,
И со своими яйцами подходишь
Нам, семье Мэлони.
Рони, Рони, ты герой!
Яйца у тебя горой.
И тебя мое семейство
Жить зовет с собою вместе.
Слово “яйца” я вычитала в одном из детективных романов, мне показалось интересным, как оно там было использовано. Я ждала, кто первым заметит мой стих.
Тетя Арнетта была близорука, как крот. Она носила очки в ярко-оранжевой оправе. Линзы, заказанные по особому рецепту, были толстыми и голубыми. Она чем-то напоминала большую навозную муху. Это была крупная, точно знающая, что почем, женщина, предпочитающая коричневый цвет, желательно потемнее.
Главное в ее жизни – это бог, церковь, дети, работа и лото Бинго. В такой вот последовательности. Муж ее, мой дядя Юджин, находился где-то в конце списка. Впрочем, мне казалось, что они просто не видят друг друга, потому что дядя, когда был дома, всегда смотрел в телевизор и жить без него, по-моему, не мог.
Ну это неважно. А важно вот что: тетя заскочила к нам, чтобы занести новую брошюру о бессолевом питании, потому что маму беспокоило дедушкино давление.
Тетя Арнетта стремительно вошла в кухню, где сидела я, старательно делая вид, что читаю “Ридерз Дайджест”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106