Я вижу роскошный дом с пригашенными на ночь огнями и звоню в дверь. Отвечает Рафаэль говоря "Тебе не следует здесь быть но о том что я здесь я тебе сказал сам и вот ты здесь."
"Так что Рэндом будет возражать?"
"Нет разумеется нет -- но он сейчас спит со своей женой."
"А пойло есть?"
"У него две прекрасных взрослых дочери которых ты увидишь завтра -- Здесь настоящий бал, это не для тебя. В Зоопарк поедем на его Мерседес-Бенце -- "
"У тебя палево есть?"
"Еще осталось с Мексики."
И вот мы зажигаем в большой пустой гостиной с пианино и Рафаэль спит там на тахте чтобы я мог спуститься в цоколь и спать там на маленькой кушетке в задрапированном алькове который Рэндомы для него приготовили.
Спустившись туда и отлетев по дури, я вижу тюбики масляной краски, и бумажные альбомы для акварелей, и рисую себе две картины прежде чем уснуть... "Ангела" и "Кота"...
А наутро вижу весь ужас этого, фактически я только усугубил ужас своим по-настоящему докучливым присутствием (но я хотел увидеть Рафаэля). Помню только что невероятный Рафаэль и невероятный я на самом деле навязались этому кроткому и тихому семейству глава которого, Варнум, бородатый Добрый Иезуит я догадываюсь, сносил все с подобающей мужчине аристократической грацией, как мне самому предстояло делать впоследствии? Но Варнум в самом деле знал что Рафаэль великий поэт и увез его в тот день на коктейль в Иглу Клеопатры пока я лебезил в гостиной пиша стихи и беседуя с младшей дочерью, 14, и старшей, 18, и пытаясь угадать где в этом доме прячут бурбон Джек Дэниэлс -- до коего добрался позже -
Вот он Варнум Рэндом великий американский поэт глядящий по телику Грязевой Кубок поверх своего Лондонского Литературного Приложения, иезуитов кажется вечно интересует футбол -- Он показывает мне свои стихи такие же прекрасные как у Мертона и такие же техничные как у Лоуэлла -- Школы письма ограничивают людей, даже меня. Если б в святых самолетах во время войны было что-то мрачное я бы прибавил последний темный штришок. Если б все на свете, когда видят сны о петухах, умирали, как сказал Ся Ан, то к рассвету все были бы мертвы и в Мексике, и в Бирме и в Мире... (и в Индиане). Но в реальном мире ничего подобного не происходит даже на Монмартре когда Аполлинер взбирается по склону у кучи кирпичей, чтоб добраться до своей пьяной комнатенки, а ветры февраля задувают. Благословенна будь поездка.
38
И вот обезумевший Рафаэль с огромным гвоздем и огромным молотком действительно колотящий в хитро украшенную стенку чтобы повесить свое изображение микеланджеловского Давида маслом-по-дереву -- Я вижу как хозяйка дома морщится -- Рафаэль очевидно думает что картину будут держать на стене и почитать ее вечно рядом с болдуиновским роялем и ширмой эпохи Тань -- Более того после этого он просит завтрака -- Я прикидываю что мне б лучше отсюда двигать. Но Варнум Рэндом на самом деле просит меня остаться еще на денек поэтому я весь день провожу за писанием стихов торча по бенни в гостиной и называю их Вашингтонские Блюзы -- Рэндом и Урсо спорят со мною по поводу моей теории абсолютной спонтанности -- На кухне Рэндом вытаскивает Джек Дэниэлс и говорит "Как ты можешь ввести хоть какие-то отточенные или хорошо выношенные мысли в спонтанный поток как ты его называешь? Все это может закончиться невнятной бессмыслицей." И это не было гарвардским враньем. Но я ответил:
"Бессмыслица, так бессмыслица. Происходит определенное количество контроля типа того как человек рассказывает в баре историю не прерываясь и даже без единой паузы."
"Ну что ж возможно это станет популярным приемом но я предпочитаю рассматривать свою поэзию как ремесло."
"Ремесло есть ремесло."
"Да? В смысле?"
"В смысле искусное. Как ты можешь исповедовать свою искусную душу в ремесле?"
Рафаэль встал на сторону Рэндома и завопил: -
"Шелли было плевать на теории о том как он должен написать своего "Жаворонка". Дулуоз ты полон теорий как старый перфессор из колледжа, ты думаешь что знаешь все." ("Ты считаешь себя единственным," добавил он про себя.) Торжествуя он укатил с Рэндомом в мерседес-бенце на встречу с Карлом Сэндбергом или кем-то еще. Это была великая сцена "делания этого" о которой кукарекал Ирвин. Я заорал им вслед:
"Если б у меня был Университет Поэзии знаете что я бы написал над входом?"
"Нет, что?"
"Поймите Что Ученье Тьма! Господа не жгите мне уши! Поэзия ягнячий прах! Я предрекаю это! Я уведу школы в изгнание! Мне Плевать!" Они не брали меня на встречу с Карлом Сэндбергом с которым я и так уже познакомился семь лет назад на нескольких вечеринках где он стоял перед камином в смокинге и рассуждал о товарняках в Иллинойсе в 1910. И на самом деле обхватил меня руками поехав "Ха ха ха! Ты похож на меня!"
Зачем я все это говорю? Я чувствовал себя брошенным и потерянным даже когда Рафаэль я и жена Рэндома отправились в Зоопарк и я увидел как мартышка-самка дает самцу черепа (или как мы называем это в Нижнем Ист-Сайде, Пунтанг) и сказал "Вы видели как они занимаются феллацио?" Женщина вспыхнула а Рафаэль сказал "Не говори так!" -- откуда они-то могли услышать слово феллацио!
Но у нас состоялся один прекрасный обед в центре города, вашингтонцы таращились на бородатого человека в моем вигоневом пальто (которое я отдал Рэндому взамен за его летное кожаное пальто с меховым воротником), на двух хорошеньких дочерей с ним, на элегантную жену, на взъерошенного забрызганного грязью черноволосого Рафаэля с альбомом Боито и альбомом Габриэлли в руках, и на меня (в джинсах), все мы входим и садимся за столик в глубине заказывая пиво и цыплят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18