— Наша госпожа, Ницея, ожидает тебя, — хором объявили мне незнакомки.Я уже ничему не удивлялся, без вопросов и бесполезных догадок воспринимая происходящее, как человек, полностью погрузившийся в какое-то упоительное сновидение. «Возможно, — думал я, — все это лишь приснилось мне, и я еще лежу в роскошной постели в монастыре». Но никогда прежде ночные видения, посещавшие меня, не были такими четкими и восхитительно прекрасными.Дворец был обставлен с роскошью, граничившей с варварской, которая, несомненно, принадлежала к периоду греческого декаданса, с его смешением восточных веяний. Меня провели по коридору, блиставшему ониксом и полированным порфиром, в богато убранную комнату, где на обитой великолепными тканями софе возлежала ослепительно прекрасная, словно богиня, женщина.При виде ее я затрепетал от охватившего меня странного волнения. Мне приходилось слышать о внезапной безумной любви, охватывавшей людей с первого взгляда на какое-то лицо и фигуру, но никогда раньше я не испытывал столь сильной страсти, такого всепоглощающего пыла, который я внезапно почувствовал к этой женщине. Поистине казалось, что я любил ее долгое время, сам не зная, что люблю именно ее, не в состоянии определить природу этого чувства или направить его в какое-то русло.Невысокого роста, она обладала совершенной фигурой, чьи безупречные контуры и очертания были исполнены невыразимой чувственности. Ее темно-сапфировые глаза казались бездонными, точно летний океан, и я чувствовал, будто погружаюсь в их жаркую глубину. Изгиб ее соблазнительных губ таил в себе какую-то загадку, они были одновременно печальными и нежными, словно уста античной Венеры. Волосы, скорее медные, чем белокурые, ниспадали на шею, уши и лоб прелестными локонами, перехваченные простой серебристой лентой. Во всем ее облике таилась какая-то смесь гордости и сладострастия, Царственного высокомерия и женственной уступчивости. Ее движения казались легкими и грациозными, как у змеи.— Я знала, что ты придешь, — прошептала она на том же мелодичном греческом языке, на котором говорили ее служанки. — Я ждала тебя целую вечность, но, когда ты нашел убежище от грозы в Перигонском аббатстве и увидел в потайном ящике рукопись, я поняла, что час твоего прибытия близится. Ты и не подозревал, что те чары, что так неодолимо и с такой необъяснимой силой влекли тебя сюда, были чарами моей красоты, волшебным зовом моей любви!— Кто ты? — спросил я.Греческие слова без малейших усилий срывались с моих уст, что безмерно удивило бы меня еще час назад. Но сейчас я мог принять что угодно, каким бы странным и абсурдным оно ни казалось, как часть удивительной удачи, невероятного приключения, выпавшего на мою долю.— Я — Ницея, — ответила красавица на мой вопрос. — Я люблю тебя. Мой дворец, как и мои объятия, в твоем полном распоряжении. Ты хочешь знать еще что-нибудь?Рабыни куда-то исчезли. Я бросился к ложу богини и покрыл поцелуями ее протянутую руку, принося ей клятвы, которые, вне всякого сомнения, звучали абсолютно бессвязно, но тем не менее казались исполненными такой пылкости, которая заставила красавицу нежно улыбнуться.Ее рука показалась моим губам прохладной, но прикосновение к ней воспламенило мою страсть. Я осмелился присесть на софу рядом с Ницеей, и она не воспрепятствовала моей фамильярности. Нежные пурпурные сумерки начали сгущаться в углах комнаты, а мы все беседовали и беседовали, полные радости, без устали повторяя все те милые нелепые и счастливые пустячки, которые инстинктивно срываются с губ влюбленных. Ницея оказалась такой невероятно мягкой в моих объятиях, что, казалось, в ее прелестном теле не было ни одной косточки.В комнате бесшумно появились служанки. Они зажгли замысловато украшенные золотом красивые лампы и поставили перед нами ужин, состоявший из пряных яств, невиданных ароматных фруктов и крепких вин. Но я едва мог заставить себя проглотить что-нибудь, и, даже пригубив вина, жаждал еще более сладкого и хмельного напитка — поцелуев Ницеи.Не помню, когда мы наконец заснули, но вечер пролетел как один миг. Пьяный от счастья, я унесся прочь на нежных крыльях сна, и золотые лампы и лицо Ницеи растворились в блаженной дымке и пропали из виду…Внезапно что-то вырвало меня из глубин забытья, и я проснулся. Какое-то мгновение я даже не мог сообразить, где я, и еще меньше понимал, что же пробудило меня. Затем я услышал тяжелые шаги, приближающиеся к открытой двери комнаты, и, выглянув из-за головы спящей Ницеи, в свете ламп увидел преподобного Хилари, замершего на пороге. На его лице застыло выражение ужаса, и, поймав мой взгляд, он начал что-то быстро-быстро лопотать на латыни, и в его голосе страх мешался с отвращением и ненавистью. Я увидел, что в руках у него была большая бутыль, наполненная святой водой, и уж, конечно, догадался, для чего она предназначалась.Взглянув на Ницею, я увидел, что она тоже проснулась, и понял, что она знает о присутствии аббата. Красавица улыбнулась мне странной улыбкой, в которой я различил нежную жалость, смешанную с ободрением, как будто она утешала испуганное дитя.— Не беспокойся за меня, — прошептала она.— Гнусная вампирша! Проклятая ламия! Змея дьявола! — внезапно разбушевался Хилари, переступив порог комнаты с поднятой бутылью. В тот же миг Ницея соскользнула с нашего ложа и с невероятным проворством исчезла за дальней дверью, выходившей в рощу лавровых деревьев. Ее голос прозвенел в моих ушах, как будто доносящийся из немыслимой дали:— Прощай, Кристофер! Но не бойся, ты вновь найдешь меня, если будешь смелым и терпеливым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50