одни люди, судя по внешности, могли дать ему что-нибудь поесть, вид же других не сулил ничего подобного. «Оказывается, до сих пор я совсем не разбирался в человеческих лицах», — подумал он, и, словно в награду за такое смирение, провидение внушило какому-то извозчику в сосисочной, куда Дик зашёл в тот вечер, мысль оставить толстый недоеденный ломоть хлеба. Дик немедля схватил ломоть — готовый сражаться ради него против всего мира, — и удача вселила в него бодрость.Но вот месяц кончился, и Дик, едва удерживая себя, дабы не пуститься бегом от нетерпения, отправился за деньгами. После этого он торопливо зашагал к дому, где жил Торпенхау, а там, из коридоров меблирашек, шёл соблазнительный дух жареного мяса. Торпенхау обитал на самом верхнем этаже. Дик ворвался в его комнату и сразу же попал в объятия, от которых у него затрещали ребра, вслед за чем Торпенхау увлёк его к столу и единым духом выпалил два десятка разных вопросов:— Кстати, ты, вижу я, изрядно отощал, — заключил он.— У тебя перекусить найдётся? — спросил Дик, обшаривая комнату взглядом.— Завтрак будет готов сию минуту. Если я предложу тебе сосисок, ты не будешь против?— Все, что угодно, только не сосиски! Торп, я просуществовал на этой мерзкой конине тридцать дней и тридцать ночей, да и то впроголодь.— Ну, выкладывай, что за безумная выходка взбрела тебе в голову напоследок?Дик дал волю языку и поведал, как он прожил минувшие недели. Потом расстегнул пиджак: жилета не было.— Я удачно его сбыл, просто на редкость удачно, и все же еле-еле дотянул.— Мозгов у тебя не густо, зато сила воли по крайней мере есть. Ладно, ешь, а потом потолкуем.Дик жадно набросился на яичницу с ветчиной и наелся до отвала. Торпенхау подал ему набитую трубку, и он затянулся с таким наслаждением, какое может испытывать человек, три недели не куривший хорошего табака.— Ух ты! — вскричал он. — Это просто божественно! Ну так что же?— Почему, скажи на милость, ты не пришёл ко мне сразу?— Не мог: ведь я и без того слишком многим обязан тебе, дружище. К тому же у меня было суеверное предчувствие, что такая временная голодовка — да, именно голодовка, и притом очень мучительная — принесёт мне удачу в будущем. Но отныне с этим покончено, дело прошлое, никто в агентстве не знает, сколько я хлебнул горя. А теперь выкладывай все начистоту. Какие у меня виды на будущее?— Ты получил телеграмму? Да, ты стал модным. Все без ума от твоих рисунков. Право, не знаю отчего, но это бесспорно. Говорят, что у тебя свежая манера и новый художественный почерк. А поскольку в большинстве своём это доморощенные английские знатоки, они говорят, что ты наделён особым чутьём. Тебе предлагают сотрудничать в десятке газет, иллюстрировать книги.Дик презрительно фыркнул.— И ещё тебе предлагают написать по собственным эскизам большие полотна, от скупщиков отбоя нет. Видно, они полагают, что твои работы могут оказаться выгодным помещением денег. Вот черт! Кто способен разгадать непостижимую глупость публики?— Они на редкость разумные люди.— Скажи лучше — люди, обуреваемые нелепыми прихотями. Ты стал новейшей прихотью для тех, которые именуют себя поборниками так называемого Искусства. И вот теперь ты — модный художник, ты редкостное явление и все, что только тебе будет угодно. При этом оказалось, что один я знаю, кто ты и что ты, я показал влиятельным людям твои рисунки, которые ты изредка мне дарил. Те самые, которые не сгодились для Центрально-южного агентства. Тебе привалила удача, счастливчик.— Гм! Ничего себе счастливчик! Вот уж поистине счастлив тот, кто гоняется за удачей по всему белому свету и не чает, когда она наконец привалит! Нет, они ещё увидят, какой я счастливчик. Но прежде всего мне нужна мастерская.— Поди сюда, — сказал Торпенхау и пересёк лестничную площадку. — В сущности, это помещение — обширная кладовая, но тебя это вполне устроит. Вот верхний свет, или северный свет, или как там у вас называются такие окошки; здесь достаточно места для всякого хлама. А рядом спальня. Чего же тебе ещё?— Ладно, сойдёт, — сказал Дик, оглядывая помещение, которое занимало добрую треть верхнего этажа в ветхом доме, обращённом к Темзе. Тускло-жёлтое солнце заглядывало в окно и освещало неописуемо грязную комнату. Три ступеньки вели от двери на площадку, а оттуда ещё три — в квартиру Торпенхау. Лестничная клетка тонула в темноте, и там, внизу, едва видными точками мерцали газовые рожки, слышались мужские голоса и хлопанье дверей на всех семи этажах, окутанных тёплой мглой.— Предоставят ли мне полную свободу? — спросил Дик с опаской.Он слишком долго скитался по свету и знал цену независимости.— Да делай все, что душе угодно: получишь ключи и всяческие права. Почти все мы проживаем здесь постоянно. Союзу Молодых Христиан я бы этот дом рекомендовать воздержался, но нас он устраивает. Я оставил за тобой эти комнаты, как только послал телеграмму.— Не знаю, как мне тебя и благодарить, дружище.— Уж не думал ли ты всегда жить со мной врозь?Торпенхау обнял Дика за плечи, и они стали молча расхаживать по комнате, которой отныне предстояло именоваться мастерской, испытывая друг к другу взаимную привязанность. Внезапно послышался стук в дверь Торпенхау.— Какому-то бродяге не терпится глотку промочить, вот он и пришёл клянчить, — сказал Торпенхау и бодрым голосом окликнул гостя.Вошёл отнюдь не бродяга, а представительный пожилой господин в сюртуке с атласными лацканами. Бледные губы его были приоткрыты, под глазами зияли тёмные ямы.«Сердце шалит, — подумал Дик, а когда они обменялись рукопожатием, заключил: — Да ещё как. Пульс даже в пальцах колотится».

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12