Матрас толщиной в палец и твердый, как доска, одеяло бумажное, подушка… Под стать остальному. Да, а вот что забавно: постельные принадлежности были натуральными. Грубыми, как наждак, но натуральными. Скорей всего, их делали где-то рядом, может даже в «Золотом Городе» – соседней колонии, потому они и стоили дещевле, чем привозные синтетические.
Словом, пользы от удвоения спального комплекта не было практически никакой, но самолюбие твердило, что стало значительно теплей и удобней.
Потом Майкл выяснил, что и кормежные порции пересчитывают раз в месяц, и без зазрения совести подгребал в столовой ровно половину пайки мертвого соседа. Другую половину отдавал бригадиру: так надо. А вот пахать больше не приходилось, потому что норма делилась поровну на всех каторжников, здоровых, больных и мертвых. Так что ел Майкл, как полтора человека, а барщину делил со всей Нижней Палатой – с тремя сотнями озверелых душ.
Но теперь сказочная, по меркам Нижней Палаты, жизнь закончилась. Сегодня к нему кого-нибудь добавят. Или его к кому-нибудь, что несравненно хуже: тогда сосед будет считаться хозяином территории. Конечно, бывает так, что переселенцы – оба, и тогда оба исходно равны, но на это рассчитывать нельзя: администрация не упустит случая поизгаляться. Майкл надеялся, что бригадир Шанк, от которого многое зависело, не допустит его распределения к совсем уж ничтожеству.
Сложил грязное белье, упаковал в конверт – для прачечной. По распорядку его полагалось сдавать перед помывкой, а на нее выводили непосредственно из столовой, без захода в жилой отсек. Так что по четвергам каторжники поднимались на час позже, но расплачивались за длинный сон неудобством завтрака. Поди, ухвати тарелку и кружку с пойлом, когда одна рука занята грязным бельем! Майклу приходилось таскать по два конверта. А ремешки или ручки, на худой конец прорези для удобства переноски, отсутствовали. Такая вот замороченная система.
Скатал матрас с одеялом и подушкой, лишний комплект бросил на вторую койку. Огляделся: а ведь привык уже к этой камере. Но хорошо, что, кроме бельевых конвертов, забирать отсюда нечего. Теоретически каторжнику дозволялось иметь личные веши, обычно их присылали родные. Либо они покупались в местной лавке-отоварке – по ломовым ценам, вроде полета баков за пластиковый стаканчик. Майкл еще не заработал на роскошь. А родных у него, по всей видимости, не осталось.
Коротко рявкнула сирена – на выход. Майкл встал к стене лицом, расставив ноги и руки. Лязгнул замок. Майкл ощутил легкие, привычные охлопывания по бокам и бедрам. Утренний досмотр. Никогда не бывает тщательным. Иногда, впрочем, вертухаи находили носимые при себе запрещенные предметы. Их крали с барщины – если разнарядка пришла в сборочный или упаковочный, скажем. Оттуда можно свистнуть что плохо лежит. Попадешься – в карцер, не попадешься – будешь при товаре.
Серый табун каторжников выгнали в тамбур. Майкл кивками здоровался, отвечали ему тоже жестами или односложно. С утра люди были неразговорчивыми. Да и какие беседы, если в тамбуре их просвечивают, сканируют и всячески прослушивают?
Выключили свет. В темноте замерцали фосфоресцирующие вставки в казенных робах: вертухаи проверяли, не отклеил ли кто тюремные нашивки, по которым беглеца легко искать в ночное время? Майклу казалось, что избавиться от «светлячков» нереально по техническим причинам, но в колонии ходили слухи о народных умельцах – типа и не такое делали. Якобы лет двадцать назад в «Золотом Городе» имел место случай. Парень поспорил с начальником тюрьмы, что сумеет выйти за ворота и проболтаться сутки в тауне, причем выйдет ножками, с голыми руками, и именно выйдет, а не выбежит. Парню оставался год, и начальник сказал – давай, я тебе срок спишу. Тот вышел. Сутки бродил по тауну. Ни одна охранная или поисковая система даже не скрипнула. Потом вернулся –типа теперь за тобой очередь, выполняй обещанное. Начальник год-то скостил, но за побег еще десять накинул. Парень ему морду разбил, за что получил три месяца карцера. Вытащили его оттуда за ноги. И сразу закопали, потому что гнить уже начал. В общем, правильно: заключая пари, оговаривай все условия. Сам виноват.
Двери распахнулись резко. Толпа привычно качнулась вперед, в темноту. Раздались крики. Кто-то глухо ругался, кто-то наводил порядок. Майкл скрипнул зубами: администрация развлекается – дверь открыли, а свет не включили. Небось, еще и с пандусом бардак какой-нибудь. Когда вспыхнули мощные прожектора, Майкл скривился: ну, конечно, пандус обледенел!
В колонну по четверо. С краев идут вертухаи. Не камерные, те добрей, потому что в тепле дежурят. Эти – уличные, злые, как некормленые псы. По самые глаза закутаны от пронизывающего ветра, и все равно им зябко. Греются тем, что размахивают дубинками. Иногда, будто бы невзначай, цепляют каторжников – кому по почкам, кому куда. Предпочитают, однако, по почкам. С поддергом, суки, бьют, а роба прочная, но тонкая. Ткань цела, а на коже фиолетовые синяки. Но все молчат, только желваки на скулах играют. Шагают себе–в ногу, в левой руке конверт с бельем, правая за спиной, чтоб конвоиры видели.
Небо посерело. Майкл скользнул взглядом по никогда не расходившимся низким тучам, подумал, что за время завтрака день войдет в полную силу. Это хорошо. Судя по утреннему происшествию, администрация весь день будет развлекаться, щелкая переключателем освещения. ON–OFF. ON–OFF . И так – пока не надоест.
Приплюснутое строение появилось, как всегда, неожиданно. За четыре месяца Майкл так и не привык к этому: дорога между скалами, как коридор без потолка, едва заметный поворот – и из-за него будто выпрыгивает здание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113