Есть такое дело. Зато он у нас всегда правду-матку режет. Невзирая ни на что.Здоровая вскинула подбородок и такое положение вещей гордо подтвердила:— Да, я всегда говорю правду.И улыбаются мне обе, в смысле оба — что, дескать, попал, чувачок?!А я как это всё услышал, так и подумал сразу: подловить задумали. Подсунуть решили мне в карман парадокс лжеца, сиречь брадобрея, как жабу дохлую.Ну ладно, напрягаюсь внутренне, смейтесь-смейтесь, только знайте: я вам не доходяга Филя Косский и не заучка Хризипп — я круче. Я — Дрон с Шестого квартала со Второго проезда Строителей и трансмиссию ведрами таскать не подписывался. Я, если припечет, любую вашу заморочку Эпименидову разрулю. Если припечет.— Ладно, — говорю, — разберемся. Давайте, парни, ваши цифры.Достал бумажку и приготовился записать.— Хорошо, раз так, тогда записывай, — говорит мне Здоровая. — Это будет — четыре-пять-шесть. Только бумажку съешь, когда выучишь.— Съем, — киваю.Цифры записал, а сам невольно жду подвоха. Не замедлили.— Он всё, конечно, правильно сказал, — говорит, выдержав паузу, Больная. — Только наоборот надо — шесть-пять-четыре. И это точно.— Почему это шесть-пять-четыре? — удивляется Здоровая, задумывается и идет на попятную: — Подожди, а разве там было не два-пять-восемь?— Верно, — не спорит Больная, — два-пять-восемь там было, только всё-таки в обратном порядке — восемь-пять-два. Вот так.— Не-э-эт, не так, — не соглашается с Больной Здоровая. — Совсем не так. Я вот сейчас точно вспомнил, что было там восемь-один-шесть.— Тогда уж — шесть-один-восемь, — поправляет Больная.— А не три-пять-семь? — опять впадает в сомнение Здоровая. — Или — четыре-девять-два?— Вот ты сейчас сказал, и я теперь просто уверен, просто на все сто пять процентов теперь уверен, что действительно — два-девять-четыре, — соглашается, но опять шиворот-навыворот, Больная. Затем подумала секунду и добавила: — А если точнее быть, то — семь-пять-три.Но тут Здоровая заулыбалась — видимо, мой несколько растерянный вид доставил ей истинное удовольствие — и заявила:— Но если не прикидываться, а серьезно, то — четыре-три-восемь.— Ну, если серьезно, тогда — да, — соглашается Больная.И замолкают обе. Я смотрю на лист, где у меня уже все черкано-перечеркано, и спрашиваю:— Честно?— Честно-честно, — подтверждает Больная.— Честно-честно, — вторит ей Здоровая и вдруг опять поправляется: — Хотя нет, не так. На самом деле это — восемь-три-четыре… А может, и не так. Может, и не восемь-три-четыре. А как раз, — если хорошенько подумать, — четыре-три-восемь. Если хорошенько-хорошенько подумать.— За окном идет дождь, но я так не думаю, — кидаю я свое полено в их костер.— Но ведь не девять-пять-один же? — спрашивает у Здоровой Больная.— Нет, ну что ты! — туда-сюда Здоровая. — И уж точно не один-пять-девять.— Это верно, — соглашается Больная.И вновь замолкают, морщат лбы, типа вспоминают. А я жду. Являя неиссякаемое терпение. Ибо настроился. Когда я настроюсь, меня из себя тяжело вывести. Практически невозможно. Практически.— Всё, вспомнил! — восклицает вдруг Здоровая и хлопает себя по лбу левой, единственной на двоих. — Записывай: два-семь-шесть.А Больная молчит.— Это окончательное ваше слово? — спрашиваю.— Окончательное, — кивает Больная.— Он правду говорит? — спрашиваю у Здоровой, кивая на Больную.— Сроду он правды не говорил, — отвечает.— Ну так что тогда?— Говорю же: два-семь-шесть, — настаивает на этих самых цифрах правдивая Здоровая.— Записывай-записывай, не сомневайся, он никогда не врет, — лыбится врунья Больная.А сами уже лошадь разворачивают, клейменным свастикой крупом ко мне, мордой к взлетно-посадочной, — и в бока ей каблуками сапог. В стременах привстали, правой, одной на двоих, махнули — общий привет! — и на север, догонять улетевший табун. Только брызги из-под неподкованных копыт во все стороны. И дык-дык, дык-дык, дык-дык — как единственно возможная музыка сфер.Я тоже сделал ручкой. И проводил взглядом до самых пределов.А потом глянул на листок и так вот подумал: две головы, конечно, лучше, но кашу пивом не испортишь. Это я к тому, что нет таких загадок, которые не мог бы разгадать мозг, вмещающий в себя Вселенную со всеми ее загадками и отгадками.И спрашиваю сам у себя: а ну-ка скажи, родной, почему это никто до сих пор не смог выудить рыбку истины из этого омута?И сам себе отвечаю: потому как не того червя на крюк насаживали.Потому как пытались понять, о чем правдивый лжец говорил. И зацикливались. И соскочить уже не могли.Это большинство.Те, кто помудрее, пытались прислушаться не к тому «о чем», а к тому «как». Это, без сомнения, мудрее. Но всё одно фигня полная.Ну и как надо? — себя подгоняю.Сейчас скажу, как надо, себе говорю.И себе говорю: ну говори.И так себе тогда сказал: слушать надо не то, о чем и как он говорит, а то, о чем он не говорит. Вот так вот оно правильней будет. Потому как истинное какао — это же невыпитое какао. По-любому.Ну вот.Как только я об этом подумал, так священная черепаха тут же и всплыла из глубин моего сознания, как со дна реки Хуанхэ.Неправильно сказал. Хуанхэ — это и так Желтая река. Получается, сказал: «со дна реки Желтой реки». Масло масляное. Масло желтое и масляное.Ладно. Короче, Глашкина прабабка, которую так и не сумел догнать Ахилл (чего я так и не догнал), всплыла на поверхность, я ее за клюв цап-царап, подтянул к берегу и с панциря ейного в листок к себе бодро перерисовал.И принялся все комбинации сверять.Всё назвали однояйцовые-двуяйцовые, кроме одной. Кроме вот этой — шесть, семь, два. Ее пропустили. Ну вот и ладушки, думаю. Значит, она и есть. Постановили-утвердили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85