Язык вылетел из лягушачьей пасти со стремительностью атакующей змеи, обвил летящего паука и втянулся обратно. Тварь удовлетворённо вздрогнула, сглотнула и закатила прозрачные выпученные глазищи, закрыв их белёсой, мутной плёнкой. Так и застыла, только то надувавшийся воздухом, то опадавший кожистый мешок под горлом выдавал, что она ещё жива.
— Что они тут едят, такие? — ошарашено произнёс я. — Когда их не кормит никто. А?
— Это их тут все едят, кому не лень. Они вкусные, — ответил Гхажш. — А они сами — пауков этих же, птичек мелких, разную прочую живность мелкую. Они безобидные, у них даже зубов нет. Что может целиком проглотить, то и ловит. От остального убегает.
— И быстро бегает?
— Прыгает. Да нет. Тяжёлая, еле брюхо переволакивает. Зато плавает хорошо. И под водой может долго сидеть. Если хочешь, можно её на завтрак подстрелить. Пока она от еды сонная. Зажарим.
— Я лягушек в Фангорне наелся, — сообщил я ему. — Тошнит, как вспомню.
— Так там же ты сырых ел. И мелких, — ухмыльнулся он. — Эту я приготовлю — пальчики оближешь.
— Да ну её, — скользкая тварь выглядела противной и не вызывала острого желания её съесть. — Пусть прыгает.
— Тогда пошли. До сторожевой деревни недалеко. Там и поедим.
И мы двинулись в путь.
«Недалеко» в понимании урр-уу-гхай сильно отличается от того, что под этим понимает хоббит. Это я уже знал, поэтому и не удивился, когда деревня не появилась через пятьсот шагов. И через тысячу тоже. Не появилась она и через час пути. Всё это время я шёл рядом с Гхажшем, вертел головой и изо всех сил пытался разглядеть хоть что-нибудь впереди или по сторонам: огонёк или признаки просвета между деревьями, но в сумраке пущи видно было лишь на десять шагов. Если бы я решился сойти с тропы и отойти от неё далее этих десяти шагов, то, боюсь, что никогда бы не нашёл дороги обратно. Впрочем, сходить с тропы мне было совершенно незачем и даже, более того, совершенно не хотелось. Гхажш всё время следил, чтобы мы шли по самой её середине, и постоянно напоминал мне, чтобы я остерегался затронуть папоротник или какой-нибудь кустик на краю тропы, если не хочу задеть шнур, ведущий к сторожевому самострелу. Поневоле приходилось быть осторожным.
Постепенно тропа сузилась до трёх ступнёй в ширину, деревья и кусты отступили за грань видимости, а со всех сторон подступила осока и камыши. Зато стало ощутимо светлее, и если бы не серые испарения окружающего болота, скрывающие и искажающие всё вокруг, то можно было бы сказать, что стало светло. Даже солнце просвечивало сквозь серую муть еле видным пятном. Но дышать было по-прежнему трудно. Давящая тяжесть ночной тьмы сменилась гнилой влагой болотного тумана.
Потом тропа исчезла. Нырнула под болотную грязь. Гхажш остановился. Подумал немного и посвистел тонким свистом какой-то пичужки. Когда он повторил свой свист третий раз, ему ответили. Туман скрадывал расстояние и направление, и я даже не понял, с какой стороны свистели, и далеко ли было до свистевшего.
— Хорошо, — неожиданно в полный голос сказал Гхажш. — Мы подождём.
— Гхажш, — поскрёбся я в его спину. — Это сторожа?
— Да, — ответил он. — Скоро придёт проводник.
— А почему до сих пор никого не было? — это меня, действительно, занимало. Дол-Гулдур — крепость. И, по моему представлению, дорога к ней была слишком пустынна.
— А зачем? — вопросом на вопрос ответил Гхажш. — По болотам только остроухие могут пройти. Но их сейчас осталось слишком мало, чтобы они сюда сунулись. Да и здешнее зверьё не любит остроухих. Те же лягушки такой гвалт поднимут. Людей большое войско по тропе не пройдёт. А если попытается, то его за лигу будет слышно. Пока хотя бы до этого места доберутся, встречу им уже приготовят. И как они дальше пойдут? Здесь даже малая компания лазутчиков, вроде нас с тобой, без проводника утонет. А не утонет, так заблудится. Тропа петляет, и теперь вдоль неё не только самострелы стоят. Здесь неожиданностей для незваных прохожих много приготовлено… Вот и проводник наш пришёл.
Проводник возник в болоте в десятке шагов от нас. Сквозь туман я не мог его толком разглядеть. Только очертания были видны в серой влажной мути.
— Имя, — спросил проводник хрипящим, гнусавым голосом, и я не сразу понял, что это было сказано на Всеобщем.
— Гхаажш, шагхрат шагхабуурз глобатул, — когда Гхажш говорит на Тёмном наречии, у него даже голос меняется, становится резким и грубым.
— Второй? — на этот раз я был готов к звучанию его речи и понял. Гхажш задумался на пару мгновений и ответил: «Чшаэм, урагх шагхабуурз глобатул». «Он должен говорить сам, — донеслось из тумана. — Пусть скажет». Гхажш повернутся ко мне и поощрительно кивнул. Но ничего не подсказал, только глазами повёл вокруг. Я старательно прокашлялся и, пытаясь выговаривать слова точно так же, как он, шепелявя и растягивая, произнёс: «Чшаэм, урагх шагхабуурз глобатул».
— Он плохо говорит, — заметил проводник, и даже я ощутил в его голосе сомнение.
— Да, — неожиданно легко согласился Гхажш, — его мать не была урр-а-гхой. Он родился в народе половинчиков. Поэтому он плохо понимает Тёмную речь. И ещё хуже говорит. С ним лучше говорить на Общем. Но он — воин огня и носит имя. Я тому свидетель.
— Не бывало воинов из другого народа среди урр-уу-гхай, — в голосе проводника отчётливо слышалось смущение.
— У многих из нас матери не родились а-гхой, — ответил Гхажш. — Но они стали нами. Что возможно для одного, возможно и для другого.
— Не мне решать, — после мучительно долгого раздумья произнёс проводник. — Ты сказал, он носит имя. Как он заслужил его?
— Он убил в бою бородатого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129