— Мы дали друг другу обет любви. Знаю, Элвин, тебе неприятны наши обычаи, но не стану за них извиняться. Такими они были за много сотен лет до того, как в нашу землю пришли священники церкви Христа. Я знала, что в ту ночь зачну ребенка, и это случилось. Но Бран был ни при чем. На нашу деревню напали викинги. Они увели Брана на свой корабль. Из него получился бы сильный и умелый раб. Меня изнасиловали и тоже забрали бы, но я сбежала. Пока они опустошали и разоряли Гленнсид, я пряталась в деревенском колодце. Викинги сожгли наши дома, обесчестили наших женщин, забрали все, что хотели.
Слова Кеннаг не стали потрясением для Элвина. Ему лишь стало неприятно оттого, что эта прекрасная, сильная женщина подверглась насилию. Сколько же выпало на ее долю!
— Поняв, что у меня будет ребенок, я решила избавиться от него. Это было нетрудно, потому что я знала, какие травы помогают в таких случаях. — Лицо ее стало совсем белым, но голос даже не дрогнул. — Моя мать родила ребенка от неизвестного насильника. А я не смогла.
Она повернулась к нему, и он заметил блеск непролитых слез в ее черных глазах.
— Он родился на два месяца раньше срока и не должен был выжить. Я ненавидела его. За его здоровье. За его характер, за то, что он жив, а Бран пропал. Я ненавидела его за то, что моя мать его любила. Ненавидела как живое напоминание о той страшной ночи. Нельзя ненавидеть того, кто только начал жить. Он мой брат, и я должна любить его независимо от того, кто дал ему жизнь.
Моими друзьями стали ненависть и злость. Они утешали меня бессонными ночами. И когда меня призвали, когда я пришла к эльфам в ту самую ночь, они пристыдили меня за ненависть.
— Кеннаг…
Она прижала руку к его губам.
— Я возмутилась, потому что знала — они правы. Я отправилась в это путешествие не для того, чтобы спасти мир. Просто в Гленнсиде мне не хватало воздуха. Без Брана там все стало чужим, ненавистным. Да еще этот ребенок. Я ненавидела христиан, потому что врагов привлекли богатства их церкви. Я ненавидела тебя, называла тебя монашком-калекой. Ты казался мне таким слабым и телом и духом, что я не считала тебя достойным спутником.
Ее рука соскользнула с его губ на гладкий юношеский подбородок.
— Извини, Элвин. Я во многом ошибалась. И, похоже, теперь уже ничего не поправишь. Я не смогу попросить прощения у матери и обнять брата. Бран… помнишь, я отказалась рассказать тебе о том видении?
Он кивнул. Ее ладонь была такой мягкой. Ему хотелось дотронуться до нее, но Элвин не мог позволить себе этого.
— Я видела тело Брана. Я надеялась, что ему удалось выжить, что он где-то в рабстве, но Второе Зрение не лжет. Он умер на том же берегу… — Она напряглась и убрала руку. — Иона. Так называется тот островок, где перебили всех монахов. Иона. Что-то знакомое.
Последние уголья желания умерли, словно костер, залитый холодной водой. Элвин резко поднялся. Ночь была теплой, но его вдруг начало трясти.
— Иона… Иона, лампада веры. Одно из самых святых мест в Британии. — Он закрыл лицо руками. — Михаил все знал. Еще тогда.
— Элвин, говори так, чтобы мне было понятно. — Кеннаг тоже поднялась. — В чем дело?
Он повернулся к ней. Таким несчастным Кеннаг его еще не видела.
— В ту ночь, когда явился Михаил, он сказал мне: «Не дай угаснуть лампаде веры!» Он попытался предупредить меня. Знал, как остановить Сатану. Господи, какой же я глупец!
Элвин покачал головой и в отчаянии опустил руки. Кеннаг показалось, что он как-то съежился.
Неудачник. Неудачник. Ему дали ключ, а у него не хватило ума понять его значение. Михаил ошибся, доверившись ему. Все это время он думал…
— Элвин! Что с тобой? — Кеннаг схватила его за плечи и потрясла. — О чем ты говоришь? Как мы могли остановить Сатану?
Ему было так стыдно, что и объяснять что-то не хотелось. Он рассказал ей о самом сокровенном, о вещах, которые хранил от всех, о том, в чем не признавался даже на исповеди. И Кеннаг тоже открылась ему, показала темные уголки сердца. Как он мог промолчать? Может быть, она разозлится? Ему показалось, что это помогло бы.
Элвин попытался вздохнуть, но боль все еще сжимала грудь.
— Иона. Этот остров называли лампадой веры. — Его голос звучал почти спокойно. — Михаил сказал мне: «Не дай угаснуть лампаде веры». Другими словами, если бы мы сразу отправились туда, а не болтались бы здесь, на Юге, то могли бы предотвратить резню. Лампада веры не погасла бы.
Некоторое время Кеннаг молчала. Потом усмехнулась — Боже, как ему нравился ее смех — и сказала:
— И как, по-твоему, язычница, монах, белка, кошка, призрак и осел остановили бы несколько сотен воинов? Как бы мы защитили от них монастырь с безоружными монахами?
Элвин вздохнул:
— Что? А… Понимаю. Но…
— Я тоже понимаю тебя. Да, если бы мы поняли, что он имеет в виду, то могли бы предупредить кого-то и… — Она пожала плечами. — Может быть, Михаил хотел сказать что-то другое.
— Не понимаю.
— Насколько я знаю — и в этом моя и твоя религии сходятся, — вера — это нечто большее, чем просто святой дом и люди, которые в нем молятся.
Юноша кивнул, начиная понимать, к чему она клонит.
— Верно. Вера — это нечто большее.
— А если так, то можно ли потушить лампаду веры, убив монахов и предав огню здание?
Он медленно кивнул:
— Нельзя. Вера выстоит. Ее невозможно уничтожить так просто. Для веры страшно другое. Забвение…
Элвин почувствовал, как руки покрылись «гусиной кожей».
— Скот, — прошептала Кеннаг.
— Что?
— Скот. В моем видении они убили монахов. Сожгли постройки, но не тронули животных. Ты же сам сказал…
— В этом есть какой-то смысл. Если бы мы знали!
— Иона моего сердца!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104