По дороге сюда мы с Вариеном решили, что, отдохнув после путешествия, отправимся в те места и разыщем ее...
А пока меня заботило приготовление начинки для пары гусей, которых предстояло зажарить... Оглядываясь сейчас назад, я восторгаюсь тем, какое наслаждение находила я тогда в этом занятии. Жизнь моя течет настолько быстро, что мне всегда легче смотреть в завтрашний день. Но лучшими днями моей жизни были именно те, когда меня не страшило будущее и не беспокоило прошлое, когда я просто наслаждалась настоящим, где бы я ни находилась и что бы ни делала, будь то даже столь хлопотное занятие, как приготовление ужина для своих родных. Жизнь сама по себе переменчива, и кто знает: может быть, она вскоре и вовсе лишит тебя подобного удовольствия — без предупреждения и без надежды повторить все сначала...
На этот раз я могла гордиться своими поварскими способностями: гуси, насколько я сама могла судить, получились на славу. Вариен уминал их едва ли не с большим удовольствием, чем Джеми. После ужина мы втроем уселись в кухне вокруг огня, чтобы спокойно выпить по кружечке терпкого вина.
Двое младших конюхов, Рэб и Джан, только что закончили мыть посуду и покинули моечную; остальные кормили лошадей и запирали их на ночь в стойла. Снаружи чистый ночной воздух был морозным: от него синел нос и становилось неуютно.
Оказалось, что днем Джеми провел Вариена по всему поместью и все ему показал.
— Вариен сообщил мне, что никогда раньше не видал поместий, — пояснил Джеми слегка удивленно. — Хотя и то сказать: если все, что вы мне тут наплели, правда, то ему это было и ни к чему.
— И все-таки ты сомневаешься, хозяин Джемет, — произнес негромко Вариен. Его, казалось, что-то забавляло. — Как мне еще убедить тебя, если ни мое слово, ни слово твоей нареченной дочери Ланен не в силах развеять твоих сомнений?
Джеми выдержал взгляд Вариена сколько мог, но в конце концов вынужден был отвернуться.
— Вам никогда не убедить меня словами, — произнес он несколько подавленно. Глаза Вариена были лучше всяких доводов. — Только время потратите. Но я сразу пойму, когда вы говорите правду, — уголок его рта искривился в полуулыбке, когда он вновь посмотрел на Вариена. — Ты ведь не думаешь, что я вот так сразу всему поверю? Сам посуди: не очень-то это правдоподобно. Ты хороший человек, Вариен, тут я готов побиться об заклад, пусть и глаза у тебя какие-то странные. Кем бы ты ни был, скажи-ка мне: в тебе осталось хоть что-нибудь от тебя прежнего, что-нибудь такое, что ты мог бы предоставить в доказательство?
— Не знаю. Разве что воспоминания о жизни, прожитой в окружении моего народа, — ответил Вариен с едва приметной грустью. Со стороны могло показаться, что он воспринял слова Джеми совершенно спокойно. — Я еще слишком мало живу в этом новом теле, всего лишь три луны, как мне кажется, — тут он с улыбкой взял меня за руку, и печаль была позабыта. — До сих пор я не слишком обращал внимание на ход времени и не открыл еще всего того, на что мое тело теперь способно, а на что — уже нет. Удивительно, насколько оно иное! Сказать по правде, меня до сих пор больше всего занимают все эти различия. — Тут он выпустил меня и, подняв обе руки вверх, ладонями к себе, посмотрел на них, затем пальцами одной руки потрогал другую. — Эти руки гедри настолько мягки, настолько изящны, что они даже чувствуют поток воздуха. И при этом они такие ловкие, такие умелые, сильные: могут вдеть нитку в иголку, а могут натянуть до предела толстый канат, — он был погружен в собственные мысли, рассматривая свои руки. — Вот чему я действительно завидовал все эти долгие годы, обуреваемый ферриншадиком и мечтая о подобных мгновениях.
— А что это значит — «феррин...» — как там бишь? — поинтересовался Джеми.
— Ферриншадик — это слово из нашего языка, обозначающее сильнейшее стремление, свойственное многим из нас, страстную тягу к общению с иным народом, жажду услышать мысли других существ, наделенных способностью говорить и мыслить, — ответил Вариен задумчиво. — Некоторые из нас избежали этого, но большинству очень хорошо знакомо подобное чувство, нас постоянно и непреодолимо тянет к общению с гедриами, с людьми, которых мы на своем языке именуем «безмолвным народом». Иные из нас горько скорбят об исходе треллей, четвертого народа, которые, отвергнув Силы Порядка и Хаоса, тем самым положили начало собственной кончине.
Джеми глянул на него и покачал головой.
— Извини, Вариен, но о чем это ты, вообще? Что еще за силы? — спросил он.
— Джеми! — воскликнула я. — Ты что, не знаешь «Сказания о Первоначалах»? Святая Владычица, эта песнь даже мне известна!
Джеми пожал плечами:
— Никогда особо не интересовался всякими там бардовскими песенками.
Улыбнувшись мне, Вариен слегка переместился в кресле: теперь он сидел прямо, стараясь смотреть в лицо одновременно и мне, и Джеми. Я усмехнулась:
— По-видимому, это человеческая разновидность той самой позы, которую кантри называют Проявлением Поучения, не так ли?
— Именно так, — ответил он. — Если тебе, Джемет, неизвестно «Сказание о Первоначалах», то сейчас самое время узнать его. Там очень хорошо повествуется о вашем народе.
Он слегка шевельнул шеей, опустив вниз подбородок, — я поняла, что он по привычке пытается использовать те мышцы, которых у него теперь не было, чтобы, изогнув шею дугой, положить голову рядом с лицом ученика. Он заговорил — уверенно, но медленно. Позже я узнала, что в уме ему приходилось переводить древнее сказание кантри на человеческий язык.
— Когда земли Колмара были молоды, там жили четыре шакрима, то есть четыре народа:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172