— крикнул батько Полифем. — Ты свое при жизни выпил!— Даже больше, чем надо, — ехидно сказал старик. — Недаром же ты Пропойца!— При жизни я пьянствовал, — пояснил мертвец, улыбаясь бескровными губами, — оттого и умер, собственно говоря.Голос у него был обыкновенный, как у всякого живого. И говорил он вовсе не по-простонародному, словно был не крестьянин, а ученый человек.По коже у Рональда побежали мурашки от такой откровенности.— Пьянство — страшный порок, — кивнул головою другой мертвец, присаживаясь к столу. — Многие от этого тут перемерли.— Жан, расскажи про маркизово детство, у тебя лучше всего получается, — толкнул локтем старика Полифем. Старик с готовностью откашлялся и начал историю, явно пересказанную им не один раз:— Маркиз? Да никакой он не маркиз — сын обыкновенного богатого горожанина… Он и выглядел-то раньше по-другому: милый светловолосый мальчик с честными голубыми глазами. Когда он приехал из города, в моде было просвещение — государство вздумало учить крестьян наукам, я и сам-то видишь — ученый… Вот он и появился в этих местах как школьный учитель из города. Было у него лицо пастушка, тихого, спокойного отрока. Только он улыбался как-то странно, невпопад — даже жутковато немного было. Но мужики к нему быстро привыкли, хотя и молчалив он был сверх всякого порядку, задумчив. Зато с детьми легко находил общий язык. Альфонсушкой его звали в деревне и очень любили — и малыши, и взрослые. Малыши — за то, что интересно было у него на уроках. Родители — за то, что умел он из самых больших драчунов и забияк сделать рассудительных, добрых и раздумчивых ребят.Правда, понемногу стал он настораживать крестьян — пуще всего потому, что дети о нем рассказывали всякие странности. Раз вот что случилось: вывел он детей в поле гулять и стал показывать им, как лепить из глины разные игрушки. Вот слепил он птичку, показал ее детям, дунул на нее — и она ожила и взлетела! Родители своим малышам не поверили, хотя утверждали они это все единодушно. Но потом другая история случилась: наша распутная баба Гвендолина забрюхатела. Наши крестьянки ей тут ворота дегтем измазали и на рынке не продавали ничего. И совсем бы она с голоду скочурилась, да тут Альфонс ей помогать стал, подкармливал ее, пособлял по хозяству. Понятно, наши-то зубоскалили: мол, втюрился Альфонсушка совсем, его и ребеночек, должно быть — да сами-то в это не верили, конечно, просто так болтали. Да только вскрылось все дело вскоре: вот собралась Гвендолина рожать — а Альфонс ей и говорит: «А отдай мне ребеночка! Я его воспитаю!» — а сам ручонки-то потирает и усмехается. И тут ее страх взял и поняла она чего-то — и стала звать на помощь, даже покаяться решила и после родов в монастырь уйти. Но иначе все случилось: только родила она мальчонку и три дня его успела понянчить — как пропал ее сыночек.А тут пришел домой один из учеников милого юноши и стал отцу рассказывать: «Тятя, тятя, хошь покажу, чему Альфонсушка нас сегодня научил?» Отец ему: «Ну, показывай». А тот кувыркнулся через голову и… превратился в волчонка.Рональду стало как-то не по себе, не страшно, но как-то противно, досадно, что в его изощренный логическими забавами, отточенный книгами ум, целостный, гармоничный, законченный, кто-то пытается проникнуть вот с таким рассказом, который ни в какие рамки литературной культуры не укладывается.Сквозь проем входа, лишенного двери, виднелась целая картина: голубое небо, колосья в поле неподалеку колыхал ветер, на горизонте весело торчала мельница. Синева неба отражалась в не по-старчески блестящих глазах Жана:— Родители перепужались и ну его гонять — он в лес и убежал. Однако это только начало было. Скоро и другие дети стали такое вытворять, что только держись. Один свой дом поджег, пламя изо рта извергнув; другой реку отравил холерным порошком; третий в девочку превратился и стал добрых христиан во искушение вводить; четвертый, пастушок, подговорил стадо баранов забодать нашего старосту, Варфоломея.Меж тем учитель добрый их к папеньке своему маркизу подался в замок. Они некогда враждовали, отец сыну учительствовать запрещал, а тот крестьян пороть папаше препятствовал — а тут помирились…— Подождите, — не понял Рональд. — Вы же только что сказали, что он вовсе не сын старого маркиза, а дитя какого-то богатого горожанина…
— Одно другому не мешает, — строго сказал старик. — Ты не поверишь, конечно, да только он двух отцов был сын!В этом месте слушателям видимо, положено было раскрывать рты — старик, явно выжидая, смотрел на Рональда, но тот и бровью не повел, хотя ему вдруг стало не то чтобы страшно, как-то тоскливо.— Помирился, одним словом, старый черт с сыном — а тот его возьми да и изведи: скончался тот на следующий день после благодарственного пира, за возвращение блудного сына созванного. И стал Альфонсушка маркизом фон Бракксгаузентруппом.А тут его ученички чуток подросли, стали в волков превращаться и всю округу пугать. В волка-то совсем легко превратиться: нужно в лесу пень найти от только что срубленного дерева, воткнуть в него нож, произнести несложный заговор и перекувырнуться через голову. Всего делов-то! А захотел обратно: разыскал тот самый пень да назад перекувырнулся… Главное, гляди, как бы твой нож не вынули, пока ты по лесам рыскаешь. Вот двадцать молодцов — почитай, вся наша молодежь — набегала на деревню, резала скот, грызла пьяниц, что по канавам валялись — а остальные едва успевали по домам попрятаться. И не было от них никакого спасения, пока не сообразили к священникам в столицу обратиться. Хорошее время тогда было, при папе Бонифации, царствие ему небесное, при короле Леопольде, отце Эбернгарда с Арьесом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117