Что он сделал в этой жизни, Гнидарь? Ты же и мудрей его, и одаренней, и благородней!— Все, барин, под лошадь прятаться начну, — Полифем покраснел до самых ушей. — Говоришь невесть что, понапрасну Гнидаря изобидел. Говорю ж тебе: еройства никакого в моих делах не было… Дума у меня одна всего, хотя и сильная — куда мне там за Гнидарем угнаться…Он смотрел на Рональда и ухмылялся, морщинистый, хоть и вовсе не старый, со сломанным носом и разрезанным с одной стороны ртом. От загара его лицо было черно, жилистые руки напрягались и двигались, едва поспевая за (Мыслями. Похвалы Рональда его явно обрадовали.— Хотел я, чтобы люди красиво жили! Не красиво в том смысле, что в шелках и бархате купались — а красиво, с землей в согласии, а не как кошка с собакой. Земля, она вон какая прекрасная, и люди изначально не обезьяны какие… И Рим мне не нужен, и богатства его незачем — я хочу, чтобы люди не страдали больше, а если страдали, так от причин природных, с которыми не во власти человеческой бороться. Жить нужно — полной грудью жить, не как эти мертвецы из Муравейника и не как эти разъевшиеся дохляки, которых в Риме считают живыми и благородными. А там, глядишь, и с османами сразимся — и из-под их власти народы освободим. Смотришь — и весь круг земель зацветет… Я ж неграмотный — а если бы сюда еще грамоту приложить — чего бы понастроили! И на другие звезды летали бы, и от болезней детей спасли бы, и все, что в сказках нам про минувшие времена, опять сумели бы…Его руки рисовали звезды и корабли, к ним плывущие, а в единственном глазу сиял огонь, разгоравшийся все ярче, — нет, пожалуй, не огонь — свет, а Рональд глядел не отрываясь и поражался. Современники наверняка запомнят Полифема обычным разбойником — даже если восстание и победит, что почти фантастика, то историки Вечного города, попрятавшиеся в своих каморках, все равно сохранят образ кровавого недоумка, говорящего на деревенском наречии и вырывающего дворянам кадыки. Но пройдет века два, и мысли этого человека, простые и заурядные в сравнении с изысками столичных мыслителей и в то же время вершина для того, кто и писать-то никогда не научился, оценят по достоинству, пусть и с немалой усмешкой… «Кто был святым, кто был отступником — не скажет современник мрачный», — мысленно цитировал он лучшее стихотворение Гнидаря.Чаща вдруг кончилась, и кони, цокая копытами, вышли из лесу на обширную поляну. В центре ее стояло глинобитное строение, размерами сопоставимое с самым большим кварталом Рима, а вокруг него ютились сотни палаток: шумели людские голоса, курились костры, дети ревели на руках у матерей, охотники волокли туши кабанов и оленей.Мертвецы вперемежку с живыми оживленно строили свободную от власти сеньора жизнь.— Вот он, Муравейник, приехали.Снаружи это был какой-то хлев, ей-Богу, правда, хлев громадных размеров. Глиняная мазанка, круглой формы, похожая на коровью лепешку размером с целый город; сверху ее зачем-то перетягивали канаты. У Муравейника не было ни окон, ни четкой грани между стенами и крышей — все как-то скруглялось и не имело углов, единственная деталь правильной формы — квадратный вход — была украшена вполне первобытным орнаментом — меандром, волнистыми линиями.— Запасайтесь провизией, — посоветовал Полифем. — Внутрь пойдете одни.Иегуда кивнул, спешился и пошел беседовать с крестьянами о ценах на съестное, веревки и всякую необходимую утварь. ГЛАВА 17Муравейник Разверстый в боку Муравейника зев, единственный вход и выход, поглотил их. Полифем и прочие их спутники посмотрели на них с явным сожалением и молча разошлись.Рональд последний раз оглянулся на дневной свет за спиной — и поразился, насколько же странно виден из коридоров Муравейника окружающий мир. Деревья, кусты и трава распались на отдельные линии, увиденные под неожиданным углом… На такое лучше было вовсе не смотреть — и Рональд продолжил свой путь вслед за Иегудой.По веревкам они спустились в жерло разверстого в полу колодца. По слухам, самая важная часть Муравейника находилась неглубоко под землей, а форму он имел почти шарообразную, точно пчелиное гнездо — снаружи видна была только половина этого шара.Было довольно светло, как ни странно, — стены светились. Мраморный пол скользил под ногами, словно гладь океана. Коридор, по которому они шли, все расширялся. Прошло каких-то полчаса, и он превратился в огромное поле, простиравшееся до горизонта и, уж конечно, гораздо большее, нежели Муравейник.— Какая-то чертовщина, — небрежно заметил Рональд.— О, будь готов ко всему в этом странном месте, — кивнул Иегуда. — И всегда говори себе: это только цветочки. Только цветочки. Тогда будет легче.Они продолжали путь, и воздух вокруг них понемногу конденсировался и уплотнялся в стены — они сами не заметили, как вновь оказались загнанными в тесные рамки коридора. Вздохнув, они присели и перекусили, а затем отправились дальше.Глиняные стены коридора, странно дисгармонировавшие с мраморным полом, были покрыты сетью трещин, В пауки оплетали их своей паутиной. «Тьфу, керамика», — почти с ненавистью думал Рональд, глядя на то, как коридор, по которому они идут, вливается в новый, тот — в третий, и так — сколько еще лет и зим?Иегуда шел уверенно, прижимая руку к груди. Под его плащом что-то слабо светилось и изливалось нежной музыкой.День, ночь — все привычные понятия потерялись в этой паутине коридоров: они словно нарочно избегали прямого пути, поворачивая через каждые два метра. Рональд начинал верить, что они с Иегудой выписывают какую-то вязь арабских букв, двигаясь по подсказкам Карты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117