Паломников допускали к Пещере несколько раз в году по праздникам. День Рождения императора был единственным светским праздником, когда жрецы Пещеры Света, как и в праздники храмовые, в течение трёх дней допускали паломников к святыне.
Только сейчас Гембра поймала себя на мысли, что почему-то никогда всерьёз не хотела присоединиться к паломникам и увидеть Пещеру Света. Впервые она поняла, что этому мешал безотчётный и неизъяснимый страх сорвать покров непостижимости с главной тайны мира, отчего эта тайна, став ближе и доступнее, соприкоснётся с миром обыденности и лишится своей надчеловеческой запредельности. Пещера Света существует — это было доподлинно известно и этого было достаточно, чтобы власть воображения над священным образом оберегала его от разъедающего соприкосновения с реальностью. Пока глаза не увидели чудо — это своё, внутреннее чудо с которым непереносимо больно расставаться. А вот рассказы о Пещере и о диковинных видениях и ощущениях паломников она слушать любила…
— …Итак, друзья мои, несмотря на все аргументы моего оппонента, я продолжаю утверждать, что человек по природе своей зол! — донёсся до Гембры зычный, с оттенком торжественности голос оратора, звучавший со стороны специальной, вымощенной цветной мозаикой площадки — давнишнего места неофициальных состязаний городских риторов. В отличие от регламентированных публичных диспутов учёных книжников и толкователей священных текстов, здесь всё было живее и проще. Не скованные сухим ритуалом ораторы обращались за поддержкой прямо к публике, и её реакция зачастую служила главным аргументом, подводящим итог спору. Впрочем, определённые правила были и здесь. Всякий, желающий принять участие в дискуссии, первым делом занимал один из свободных сегментов центрального круга, обрисованного терракотовыми камнями мозаики. Воспользовавшись своей законной очередью, он мог высказывать не слишком развёрнутые суждения по поводу обсуждаемой темы. Те же, кто был намерен в срочном порядке сказать нечто важное или представить публике развёрнутый монолог, бросали свой плащ на середину круга. Публика всегда наблюдала за этим ристалищем с не меньшим азартом, чем за петушиными боями. Были тут свои любимцы и фавориты, с которыми речистым и самоуверенным простакам из народа лучше было не связываться
Сейчас в кругу стояли лишь двое — высокий черноглазый с орлиным носом мужчина, чей голос и услышала Гембра и его противник — сутулый старик с огромным круглым черепом, с которого свисали редкие и длинные седые пряди. Опершись на палку, старик, щуря свои маленькие подслеповатые светло голубые глазки, немного насмешливо улыбался, внимая своему оппоненту.
У края площадки стояло несколько молодых людей с восковыми дощечками наготове.
— Зол, зол и ещё раз зол! — повторял оратор, тряхнув чёрной с густой проседью шевелюрой. — Только человек способен организованно уничтожать себе подобных, только человек готов доставлять себе наслаждения ценой страданий другого и ценить справедливость лишь до тех пор, пока она полезна, и, наконец одному лишь человеку свойственна гордыня — мать всех пороков! Что можно на это возразить?
— Во-первых, я бы возразил, что всё это всем давно известно, — начал свою речь противник, с удивительной для своего возраста лёгкостью поигрывая палкой, — во-вторых, несмотря на всё это, мир почему-то до сих пор не рухнул, и человеческие пороки не стали царствовать безраздельно. Следовательно, и благое начало заложено в человеческой природе и именно оно, несмотря на все изъяны и ошибки, ведёт корабль души по морю жизни.
Старик открыл было рот, чтобы продолжить свою тираду, но в эту минуту на площадке под приветственные возгласы слушателей появился ещё один участник диспута — крепкого телосложения человек, задрапированный в белоснежный франтоватый плащ с золотыми застёжками и чёрной бархатной каймой.
— А! Почтеннейший Мелварст! — приветствовал нового оппонента старик. — Какими откровениями ты удивишь нас сегодня?
— Скажи, скажи что-нибудь из своих изречений! — раздались подзадоривающие возгласы публики.
Мелварст на секунду застыл, изображая вдохновенную работу мысли. затем воздел руку к небу и театральным голосом изрёк: «Я знаю всё!…» И, выждав эффектную паузу, добавил: «Но ничего не понимаю!»
Публика ответила восторженными смешками.
— Блистательно! — воскликнул первый оратор. — Это стоит записать!
— Это всё пустяки… — заговорил Мелварст, — сегодня я привёл к вам человека поистине удивительного! Я беседую с ним уже второй день, и чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что действительно ничего не понимаю.
С этими словами он нырнул в ряды слушателей и вернулся, держа за руку Анмиста.
— Вот!… Вот этот человек высказывает суждения столь необычные и поразительные, что… впрочем, я ещё не спросил его, желает ли он участвовать в наших беседах.
— Так какова же, по-твоему, природа человека — добрая или злая? — обратился к Анмисту старик, вновь опершись на палку.
Гембра, которая почти незаметно для себя протиснулась вперёд к самому краю площадки, с интересом разглядывала приведённого Мелварстом человека. В отличие от завсегдатаев ораторской площадки, в нём не было ничего театрального и забавно напыщенного. Но в нём чувствовалась та недюжинная сила, которая не нуждается ни в самодовольстве, ни в самолюбовании. Этим он напомнил ей Сфагама, и она сосредоточенно вытянула голову, стараясь не пропустить ни одного слова.
— Природа человека склонна к самообману, — ровным негромким голосом начал Анмист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130