– Привет! – отвечаю я, глотая горький ком, подкатившийся к самому горлу: здесь в лаборатории качка кажется во много раз сильнее, чем в каюте. Судно, как на качелях, то взлетает высоко вверх, то проваливается вниз, в пенную, гудящую преисподнюю.
– У морской болезни есть одно замечательное качество, – глубокомысленно замечает Торин: – стоит сойти на берег, и она тотчас прекращается. Скоро будем проходить португальское побережье... Не заскочить ли нам в Лиссабон на двое-трое суток, а? Может, за это время все стихнет?
Я молчу. Юрке что, ему хорошо – у него от качки только аппетит улучшается: готов жевать и жевать без конца. Вон какой толстый стал – пришел на судно худой, поджарый, как бегун на дальние дистанции, а теперь воротник на могучей шее не сходится. Да, в этом отношении Торину можно позавидовать: на судне Юрий как дома. За его широкими плечами многие тысячи миль морских дорог в бескрайних просторах Атлантики. Плавал Юрий и матросом, плавал инженером, побывал, как и Жаров, у берегов Африки, Южной Америки, ловил рыбу в туманных, беспокойных водах Гренландии, на мелководных банках Джорджес и Флемиш-Кап.
– Есть надо больше, есть! – наставляет меня Торин и, поднявшись во весь свой почти двухметровый рост, поднимает палец вверх. – Есть и работать. И еще одно: не думать о качке.
Все это правильно. Только так можно победить морскую болезнь, ужасную, отвратительную качку. Она – как барьер, который не всякому удается преодолеть, как своеобразная очень узкая дверь в романтику, через которую не каждому удается протиснуться. Бывает, мечтает парень о море, рвется от берега в его манящие просторы, но после первого же рейса списывается с судна: не преодолел барьера, название которому «морская болезнь».
Неужели и я – один из этих парней?
Еще одни сутки отчаянной болтанки в Бискайе. Сутки отчаянной борьбы со все тем же невидимым врагом. Но сдаваться нельзя: состоялось первое партийное собрание, и меня выбрали парторгом. Хожу по судну, знакомлюсь с людьми, с их судовой жизнью, с их работой.
В соседней с нашей каюте живет гидроакустик Валя Прусаков, в недавнем прошлом морской пограничник. Упершись спиной в стену, а вытянутыми ногами – в край койки, он сидит на диване и кусает кончик карандаша: не получается задачка по алгебре. Валентин учится в заочной школе моряков и все свободное время корпит над тетрадками и учебниками.
– Ну, как дела, парторг? – говорит он мне, внимательно всматриваясь в мое бледное лицо. – Укачивает?
– Нет, отчего же, – бодрюсь я. – В общем, конечно, есть немножко, но теперь уже лучше.
– Надо поменьше есть, – говорит назидательно Валентин, – и побольше думать о качке, о том, как ее преодолеть.
– Хорошо, – спешу я. – Как у тебя с планом работы, комсорг?
– Нацарапал здесь кое-что: выпуск стенгазеты «Тунец», борьба по вахтам за звание ударников коммунистического труда, подготовка к переходу через экватор, шахматный чемпионат...
Затем я поближе знакомлюсь со старшим механиком. Он только что вернулся из машины и сейчас в рваной, перепачканной мазутом майке, с грязными руками и лицом сидит на диванчике и сосредоточенно прислушивается к ровному гулу двигателя. Стармех, «дед», как обычно называют старших механиков на судах, очень приветлив. У него мягкий, спокойный характер, широкое добродушное лицо с синими-синими глазами и коренастая, плотная фигура. В рыболовный флот он пришел с «военки» – там он тралил мины. Мины, это сложное, коварное оружие, – его любимая тема.
– Подожди ты о своих партийных делах, – говорит он мне. – Вот послушай-ка лучше. Помню, было это около Борнхольма, штормяга точь-в-точь как сегодня – бьет, колотит по зубам, аж жить не хочется. А тут еще эта мина. Зацепили мы ее. Всплыла она, родимая, – вся в зелени, ракушках – и качается совсем рядом, около самого борта. Того и гляди на теплоход ее волной бросит. И вот...
«Старшему механику – в машину!» – вещает радио.
– Ах, черт! – сокрушается голубоглазый «дед». – Ты приходи попозже, расскажу. Такое у нас тогда было, аж вспомнить страшно!
Проводив Андрея Тихоновича в машину, я поднимаюсь наверх, к капитану судна Араму Агаджановичу Хачатурову. Сосредоточенно нахмурив лоб и обхватив загорелыми руками голову, он читает «Золотого теленка». Капитан черный, смуглый и весь какой-то мохнатый. Густые волосы буйно лезут из его крупного носа, из ушей и разреза рубашки. Только на голове волос маловато: сквозь их поредевшую поросль матово блестит бронзовая пролысина. С сожалением отложив в сторону книгу, капитан надевает китель с золотыми нашивками и кивает мне головой на кресло. Несколько минут мы молча сидим, рассматривая друг, друга. Что я знаю о нем? То, что наш капитан считается неплохим судоводителем, что уже многие годы водит он суда по морям и океанам. Вот, пожалуй, и все. Нет, не все: грубоват он. Но это дело поправимое. Капитан знает обо мне еще меньше, чем я о нем. Научный работник исследовательского института. «Гм... мда! Ну что ж, посмотрим», – читаю я в его глазах.
– Так вот, Юрий Николаевич, – начинает капитан, сосредоточенно сдвинув брови над широкой переносицей, – перед нами стоят очень большие и важные задачи, и вам, как секретарю судовой партийной организации, придется...
Договорившись о дате первого общесудового собрания, капитан, дружески улыбнувшись мне, предлагает пройти в ходовую рубку: ему нужно взглянуть на курс.
Что ж, посмотрим рубку.
Посредине светлого, чистого помещения – стойка рулевого управления, перед ней – магнитный компас, слева гудит, как шмель, гирокомпас, справа – машинный телеграф. Сквозь большие окна-иллюминаторы виден бурлящий залив, у самого крыла капитанского мостика летят чайки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71