Но довольно об этом – играют-то замечательно! А Калягин-шулер еще убедительнее и смешнее, чем Калягин-Ленин.
И вот финал. И злыми слезами плачет обманутый жулик-Филатов. И не замечает, что рядом с ним (вплотную!) стоит шикарная чмара – роскошно преобразившаяся горничная-Тенякова. Изумительный грим, завораживающий взгляд, длинное черное пальто, под которым, кажется, нет и бикини. Это Ялта. Жизнь продолжается, даже если нас ограбили. И сладко звучит итальянское робертино:
О соле! О соле мио!
Это о солнце. Но у нас ночь. В окнах черно. И в ялтинском небе ни одной звезды.
Браво! Звездный спектакль!
...1992
P.S. В день выхода газеты, вернувшись домой, включил автоответчик. Голос Юрского: «Никогда не читал рецензии столь разгромной и столь блистательной». Я ахнул. Такого благородства не встречал. Дал себе зарок: о Юрском никогда ни одного худого слова. А он простил и в 1996-м пришел в Домжур на мое пятидесятилетие и даже со сцены читал собравшимся Бродского.

Если бы знать!

ОФЕЛИЯ. Какого обаянья ум погиб!
Соединенье знанья, красноречья
И доблести. Наш праздник, цвет надежд
Их зеркало… всё вдребезги. Всё, всё…
Шекспир. Гамлет
Это Офелия прощается с Гамлетом. Это надгробное слово. Гамлет жив. Но Офелия узнала, что он сошел с ума, и – хоронит.
Она ошиблась – он притворялся.
Таганка, увы, не притворяется.
Обаяние, ум, доблесть, наш праздник, цвет надежд – всё это было. Было! И всё вдребезги. Всё, всё.
Это прощальная статья.
В последнем прощании всегда просьба о прощении. Неизбежное чувство, что недостаточно любил, обижал, остался должен.
Враждующие стороны[56] звонят мне, рассказывают ужасы, просят «написать правду». Вот она.
Таганка дала городу и миру – нескольким поколениям советских людей (и тем, что успели пожить при коммунизме, и тем, кому это твердо обещали) то, чего никто другой не давал. Ни радио с других берегов, ни пачки фотоотпечатков с текстом «ГУЛАГа». Радио, самиздат – все это интимно, на кухне.
Таганка ошеломляла публичной доблестью.
Это была свобода.
А больше ее в таком чистом виде не было нигде. Потому и билетов на Таганку не было никогда.
Начинаешь вспоминать – оказывается, чуть ли не вся жизнь связана с Таганкой.
В 1964 году я первый раз голосовал. За единый и нерушимый блок коммунистов и беспартийных. Музыка, цветы, школа, превращенная в избирательный участок. К десяти утра – 70 процентов! К десяти вечера – 99,99! Победа!
Детский ум не осилил загадки: над кем победа? В родной стране не было никого, кроме коммунистов и беспартийных. Даже грудные дети народов Севера были беспартийные, то есть входили в нерушимый блок прямо из материнского лона (или как теперь называют это место). Избиратели побеждали, очевидно, самих себя.
Больше я не голосовал ни разу в жизни.
Той же весной 1964-го я впервые в жизни получил контрамарку. На бланке МХАТа несколько торопливых слов. Администратор академического театра – администратору заштатного: «Уважаемый… Пожалуйста, содействуйте подателю сего посмотреть спектакль…»
Податель сего был я. Вечером я увидел то, о чем говорила вся Москва: знаменитого «Доброго человека из Сезуана». Народу – битком. Похоже, в театре собрались как раз те 0,01, которых не хватало нерушимому блоку для полного счастья.
И я остался в этом театре навсегда.
Спустя годы прочел в «Театральном романе» Булгакова точные слова: «Этот мир мой».
Очень скоро стало ясно, что смотреть спектакль один раз невозможно. Премьеры – редки. Две—три в год. А остальные 362 дня – что, жить без кислорода? Значит, надо смотреть каждый спектакль по нескольку раз.
Я был на Таганке 116 раз. И без счету на репетициях.
Зачем в детстве, зная наизусть, десятый раз перечитываешь «Трех мушкетеров»? Зачем теперь десятый раз ходил на «Галилея», на «Гамлета»? В книжке восторг уменьшается, в театре почти всегда увеличивается.
Таганку бранили: мол, хулиганы, антисоветчики.
Мушкетеры тоже пили без просыпу, гуляли налево. Помогая шашням англичанина Бэкингема, прямо изменяли Родине. Но по их понятиям доблесть и честь были выше, чем всесильный Ришелье, чем гнев короля, чем собственная жизнь.
В СССР, куда ни приедешь, обязательно спрашивали:
– А правда, что Высоцкий – алкоголик?
Все равно как виконт де Бражелон приезжает в захолустье, а Лаура-дура пристает:
– Скажите, Рауль, правда ли, что Атос – запойный?
Смотрите на сцену, черт возьми! Не суйте нос за кулисы. Какое вам дело, кто что пьет, кто с кем спит!
Сегодня тяга народа к знаниям о личной жизни известных людей удовлетворяется исправно. Пошлятина в большой цене. Расхватывается как пирожки с ливером.
Таганка и сама готова первому встречному выложить всю подноготную.
Вы хотели свободы? Она ваша! Ешьте ее, о волки! (Это «Маугли».) Таганку не сумели закрыть четыре генсека (Сусловы и Фурцевы просто не в счет). Теперь закрылась сама.
Это грустно. Но это правильно.
То, что Таганке не удалось воспользоваться нашей теперешней свободой, означает, что она не спекулянт, не комсомольский приватизатор. Эти делят быстро, бесшумно. А Таганка – аристократка. Опыта никакого. Нет чтоб взятку дать, – вопит об идеалах.
Бедные! Как не научили вас Чехов и Эфрос, что не барское это дело – делить на участки вишневый сад.
Гаев и Раневская предпочли все потерять, всю недвижимость, но не пускаться в аферы, торги, дележку.
Когда Эфрос поставил на Таганке «Вишневый сад», публика обалдела. Ходячее мнение было такое: Таганка – театр режиссерский, актеры плохие, марионетки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102