"Любовь -
родоначальница жизни!" Но как же приготовить по этому рецепту лекарство?
Да, вот тут-то все и стали в тупик. В конце концов все единогласно решили,
что помощи должно ожидать от молодой принцессы, так горячо, так искренно
любившей отца. Затем додумались и до того, как следовало поступить
принцессе. И вот ровно год тому назад, ночью, когда серп новорожденной
луны уже скрылся, принцесса отправилась в пустыню к мраморному сфинксу,
отгребла песок от двери, что находилась в цоколе, и прошла по длинному
коридору внутрь одной из больших пирамид, где покоилась мумия древнего
фараона, - принцесса должна была склониться головой на грудь умершего и
ждать откровения.
Она исполнила все в точности, и ей было открыто во сне, что она
должна лететь на север, в Данию, к глубокому болоту - место было
обозначено точно - и сорвать там лотос, который коснется ее груди, когда
она нырнет в глубину. Цветок этот вернет жизнь ее отцу.
Вот почему принцесса и полетела в лебедином оперении на Дикое болото.
Все это аист с аистихой давно знали, а теперь знаем и мы получше, чем
раньше. Знаем мы также, что болотный царь увлек бедную принцессу на дно
трясины и что дома ее уже считали погибшею навеки. Но мудрейший из
мудрецов сказал то же, что и аистиха: "Она выпутается из беды!" Ну, и
решили ждать, - иного ведь ничего и не оставалось.
- Право, я стащу лебединые оперения у этих мошенниц, - сказал аист. -
Тогда небось не прилетят больше на болото да не выкинут еще какой-нибудь
штуки! Перья же их я припрячу там на всякий случай!
- Где это там? - спросила аистиха.
- В нашем гнезде, близ болота! - ответил аист. - Наши птенцы могут
помочь мне перенести их; если же чересчур тяжело, то ведь по дороге
найдутся места, где их можно припрятать до следующего перелета в Данию.
Принцессе хватило бы и одного оперения, но два все-таки лучше: на севере
не худо иметь в запасе лишнюю одежду.
- Тебе и спасибо-то за все это не скажут! - заметила аистиха. - Но ты
ведь глава семьи! Я имею голос, лишь когда сижу на яйцах!
Девочка, которую приютили в замке викинга близ Дикого болота, куда
каждую весну прилетали аисты, получила имя Хельги, но это имя было слишком
нежным для нее. В прекрасном теле обитала жестокая душа. Месяцы шли за
месяцами, годы за годами, аисты ежегодно совершали те же перелеты: осенью
к берегам Нила, весною к Дикому болоту, а девочка все подрастала; не
успели опомниться, как она стала шестнадцатилетнею красавицей. Прекрасна
была оболочка, но жестко само ядро. Хельга поражала своею дикостью и
необузданностью даже в те суровые, мрачные времена. Она тешилась, купая
руки в теплой, дымящейся крови только что зарезанной жертвенной лошади,
перекусывала в порыве дикого нетерпения горло черному петуху,
приготовленному в жертву богам, а своему приемному отцу сказала однажды
совершенно серьезно:
- Приди ночью твой враг, поднимись по веревке на крышу твоего дома,
сними самую крышу над твоим покоем, я бы не разбудила тебя, если бы даже
могла! Я бы не слышала ничего - так звенит еще в моих ушах пощечина,
которую ты дал мне много лет тому назад! Я не забыла ее!
Но викинг не поверил, что она говорит серьезно; он, как и все, был
очарован ее красотой и не знал ничего о двойственности ее души и внешней
оболочки. Без седла скакала Хельга, словно приросшая, на диком коне,
мчавшемся во весь опор, и не соскакивала на землю, даже если конь начинал
грызться с дикими лошадьми. Не раздеваясь, бросалась она с обрыва в
быстрый фиорд и плыла навстречу ладье викинга, направлявшейся к берегу. Из
своих густых, чудных волос она вырезала самую длинную прядь и сплела из
нее тетиву для лука.
- Все надо делать самой! Лучше выйдет! - говорила она.
Годы и привычка закалили душу и волю жены викинга, и все же в
сравнении с дочерью она была просто робкою, слабою женщиной. Но она-то
знала, что виной всему были злые чары, тяготевшие над ужасною девушкой.
Хельга часто доставляла себе злое удовольствие помучить мать: увидав, что
та вышла на крыльцо или на двор, она садилась на самый край колодца и
сидела там, болтая руками и ногами, потом вдруг бросалась в узкую,
глубокую яму, ныряла с головой, опять выплывала, и опять ныряла, точно
лягушка, затем с ловкостью кошки выкарабкивалась наверх и являлась в
главный покой замка вся мокрая; потоки воды бежали с ее волос и платья на
пол, смывая и унося устилавшие его зеленые листья.
Одно только немного сдерживало Хельгу - наступление сумерек. Под
вечер она утихала, словно задумывалась, и даже слушалась матери, к которой
влекло ее какое-то инстинктивное чувство. Солнце заходило, и превращение
совершалось: Хельга становилась тихою, грустною жабою и, съежившись,
сидела в уголке. Тело ее было куда больше, чем у обыкновенной жабы, и тем
ужаснее на вид. Она напоминала уродливого тролля с головой жабы и
плавательною перепонкой между пальцами. В глазах светилась кроткая грусть,
из груди вылетали жалобные звуки, похожие на всхлипывание ребенка во сне.
В это время жена викинга могла брать ее к себе на колени, и невольно
забывала все ее уродство, глядя в эти печальные глаза.
- Право, я готова желать, чтобы ты всегда оставалась моею немой
дочкой-жабой! - нередко говорила она. - Ты куда страшнее, когда красота
возвращается к тебе, а душа мрачнеет!
И она чертила руны, разрушающие чары и исцеляющие недуги, и
перебрасывала их через голову несчастной, но толку не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13