Воздух, не проветриваемый поршнями поездов, густел, тяжелел с каждой минутою. Зачем они лезут наверх? недоумевал Никита, сам протискиваясь к эскалатору. Наверху, наверное, бешеная радиация, переждали бы, что ли, хоть бы и в духоте. Я-то ладно, улыбнулся, поймав себя напротиворечии мысли и действия. Мне все равно.
Долго, с полчаса, не меньше, полз Никитапо наклонной шахте. Наземный вестибюль рухнул, но предшественники уже устроили лазейку в трупах и развалинах. Никитавдохнул полной грудью, и у него мгновенно ослабли ноги, закружилась головаи сильно -- едвасдержал рвоту -- затошнило. Он сначалаподумал наионаторы (то есть, наих отсутствие), потом -- накислородное отравление, но услужливая и одновременно ехидная память шепнуласлова, которые он, казалось, никогдане впускал в уши назанятиях по противоатомной защите: первыми симптомами сильного облучения являютсяю
Лунатеперь властвоваланад Москвою безраздельно: фонари погасли повсюду, адалекий: где-то наРечном или даже в Химках -- костер пожараникак не мог соперничать с ее холодным пепельным светом. Здания вокруг были полуразрушены, деревья валялись, вырванные с корнем: ударная волналегко преодолеладесяток километров от эпицентра.
Чем дальше шел Никитапо направлению к родительскому дому, тем меньше трупов и раненых валялось наземле, тем меньше народу попадалось навстречу, ауж когдапересек линию Рижской дороги (электричкалежаланабоку) и, чтобы срезать путь, свернул в Тимирязевский лес, -- и вовсе остался один среди где покосившихся, где поломанных, где тлеющих древесных стволов.
Пройдя между ними несколько сотен шагов, Никитанаткнулся нанеожиданный провал, огромный, километратри в диаметре; надалеком дне провалав свете слабых живых огоньков поблескивал металл, копошились люди. Никитавспомнил: еще мальчишкою, гуляя здесь, он категорически отказывался верить сестриной клевете, будто внизу, под перегнивающими слоями опавших листьев, под землею, работает гигантский военный завод, притаились стартовые шахты ракет, -- и вот однажды осенью, когдавыпал первый снег, авоздух был разве что насамую малость холоднее нуля, -- своими глазами увидел, как чернеют, буреют талой землею, старой хвоею несколько кварталов леса: полградусалишнего тепларастопили снег и создали в тот уникальный осенний день демаскирующую картину. Точно: вот сюда, наэто самое место, и приходились те кварталыю
До дому было уже подать рукой; Никитаиздали выделил взглядом в массиве зданий, чернеющих наопушке, засветлыми корпусами больницы, пятиэтажный дом, знакомый с самого-самого детства, -- выделил, но не узнал, -- только когдаподошел почти вплотную, понял головою, раскалывающейся от странной, центральной боли: добрые две трети фасадарухнули, обнажив потрохаквартир. Начетвертом этаже, в нескольких метрах от ущербленного угла, зияли ячейки родительских комнат.
Рев, не нашедший в никитиной памяти аналога, -- может, когда-то, миллионы лет назад, так ревели издыхающие динозавры, -- заставил обернуться: наогненном стебле выросланад лесом ракетаи, мгновение помедлив, словно присев перед дальней дорогою, ушлав звездную черноту неба: не зря, стало быть, копошились надне провалалюди.
В каком-нибудь шаге от подъезданоги Никиты сноваподкосились, и он упал наобломки стены, исходя неукротимой, не приносящей облегчения, не снимающей тошноты рвотою. Минут пятнадцать -- или так ему показалось -- бился Никитав отвратительных, выматывающих спазмах, но, едваони отпустили, -- встал и хоть обессиленный, апродолжил путь. "Первыми симптомами сильного облучения являютсяю"
Лестницас выломанными кое-где ступенями виселанапрутьях арматуры; раздавленный балкою перекрытия, лежал напокосившейся площадке труп старушки со второго этажа. Вокруг трупабегала, поскуливая, растерянная старушкинаболонка. Никитаполз к цели, которая неизвестно зачем былаему нужна, -- полз наодном волевом напряжении.
Вот, наконец, и квартира, родная квартира, пустая по счастию: вовремя смылись родители, вовремя! -- вопрос только: далеко ли? Никитарухнул настул у старенького письменного стола, закоторым делал в свое время уроки. Прежде вплотную придвинутый к стене, теперь он стоял у самого обломапола, и больничные корпуса, и лес открывались из-застоланепривычно широко, не стесненные оконною рамой. Ах, да! вспомнил Никита. Я же обещал Лидке, что приду, расскажу про "Голос Америки". Оказывается, скривился в самоиронии, меня сюдавел категорический императивю
Никитаоткрыл ящик, пошарил, вытащил налунный свет школьную тетрадку и чешский автоматический карандаш; тетрадкабыланачаталидкиными записями: какие-то цитаты, кажется -- из Конституции СССР. Никитаперевернул тетрадку вверх ногами и напоследней странице, как напервой, стал писать: пружиною, которая спустиламеханизм начавшейся сегодня войны, был, если разобраться, Трупец МладенцаМалогою -- рукаавтоматически вывелапривычное прозвище и остановилась: наверное, следует объяснить, откудаоно взялось, рассказать невнятную историю про маленького утопленникаи Пионерские пруды, но силы убывали не по часам, апо минутам, история, в сущности, никому не быланужнаи ничего не проясняла, -- рукарешительно перечеркнулатри последние словаи надписаласверху: подполковник Лаю
Но тут стало совсем темно: лунаскрылась закорпусами Сокола. В прежние времена, особенно в дурную погоду, когданизкие облакане позволяли свету улизнуть в космос, такой темноты в Москве было и не сыскать, занею ездили в дальние деревни: сотни уличных фонарей, прожекторастадионаДинамо, дуговые лампы железнодорожных сортировок, огни аэровокзаладавали в сумме довольно, чтобы хоть и писать, -- однако, час назад прежние временазакончились навсегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22