-- И, судя по всему, пробудет там лет пять-шесть. Или я принялавас закого-то другого? Это вы -- его скандальная любовь?
-- Н-наверноею -- растерялась Нинка, никак не предполагавшая, что уже возведенав ранг скандальной любви.
-- Это в от него беременны?
-- Я? Беременна? Вроде нет.
-- Странно, -- сказаладама, продолжая прерванное занятие. -- Вы из Москвы? Ладно, поехали. Там разберемся. Звать вас -- как?..
Ехали они в Ымерседесеы с желтыми номерами. Вел седой господин в клубном пиджаке.
-- Вы у нас что, впервые? -- спросиладама, самалюбезность, понаблюдав, с каким детским любопытством, с каким восхищением глядит Нинказаокно.
-- Угу, -- кивнулаона. -- А это чо такое?
-- Зимний дворец. Эрмитаж.
-- Здрово!
-- А вот, смотрите -- университет. Тут Сережаучился. Полторагода. Навосточном.
Нинкадолгим взглядом, покавидно было, проводилаприземистое темно-красное здание.
Это былатасамая дача, из мансардного окнакоторой выпрыгнулаобнаженная девушка, и, хотя последнее произошло несколько лет назад, дачапарадоксальным образом помолодела, приобрелалоск.
Седой водитель Ымерседесаы в дальней комнате говорил по-немецки о чем-то уж-жасно деловом с далеким городом Гамбургом, кажется, о поставках крупной партии пива, аНинкас дамою сидели, обнявшись, намедвежьей шкуре у догорающего камина, словно две давние подружки, зареванные, и причинаих несколько неожиданно внезапной близости прочитывалась наподносе возле и наизящном столике за: значительное количество разноцветных крепких напитков, большей частью -- иноземного происхождения.
Впрочем, сережину маму развезло очевидно сильнее, чем Нинку.
-- Я! понимаешь -- я! -- тыкаладамасебе в грудь. -- Я во всем виновата. Сереженькабыл такой хруп-кий! Такой тон-кий!.. Дев-ствен-ник! -поднялауказательный перст и сделаламногозначительную паузу. -- Ты знаешь, что такое девственник?
-- Не-а, -- честно ответилаНинка.
-- Ты ведь читалаЧехова, Бунинаю ЫМитиналюбовьыю
-- Не читала, -- меланхолически возразилаНинка.
-- А у меня как раз, понимаешь, убийственный роман. Вон с этим, -пренебрежительно кивнулав сторону немецкой речи. -- Странно, да? Он тебе не понравился! -- погрозила.
-- Понравился, понравился, -- успокоилаНинка. -- Только Сережа -- все равно лучше.
-- Сережалучше, -- убежденно согласилась дама. -- Но у меня был роман с Отто. А Сережавернулся и застал. Представляешь -- в самый момент! Даеще ию Ну, как это сказатью Как кобылка.
-- Раком, что ли?
-- Фу, -- сморщилась дама. -- Как кобылка!
-- Ладно, -- не сталаспорить Нинка. -- Пусть будет: как кобылка.
-- А я так громко кричала! Я, вообще-то, моглаб и не кричать, но я же не знала, что Сережаю
-- А я, когдасильно заберет, -- я не кричать не могую
-- И всё. Он сломался. Понимаешь, да?
-- Ушел в монастырь?
-- Нетю сломался. Он потом ушел в монастырь. Перед самым судом. Но сломался -- тогда. Я, значит, и виновата. Он, когдахристианином сделался -он, конечно, меня простил. Но он не простил, неправда! Я знаю -- он не простил!
-- Перед каким судом?
-- Что? А! Приятели вот сюда, -- постучаладамав пол сквозь медвежью шкуру, -- затащили. Напоили. Мы с его отцом как раз разводились, дачу забросили, его забросили. А он переживалю Хочешь еще?
-- Мне хватит, -- покрылаНинкарюмку ладонью. -- А вы пейте, пожалуйста.
-- Ага, -- согласилась дама. -- Я выпью, -- и налилаконьяку, выпила.
-- Ну и что -- дачу?
-- Какую дачу? А-аю Девицаот них сбежала. В окно выбросилась. Вообще-то, раз уж такая недотрога, нечего было и ехать. Правильно? Голая. Порезалась вся. А былазима, ветер, холодною Ну, онакуда-то там доползла, рассказалаю Ей ногу потом ампутировали. Вот досюда, -- резануладамаребром ладони по нинкиной ноге сантиметранатри ниже паха.
-- И Сережкавсех заложил?
-- Зачем? -- обиделась дама. -- Зачем ты так говоришь: заложил? Зачем?! Он потрясен был!
-- Пьяный, вы же сказали!
-- Не в этом дело! Тут ведь бардакю И все такое прочеею Каково ему было видеть? Его вырвало! Оню он просто не умел врать! Вообще не умел! И виноватаво всем яю -- Дамарыдала, все более и более себя распаляя: -- Я! Я!! Я!!!
-- Пораоттохнуть, торокая, -- седой элегантный Отто уже с минуту как закончил говорить со своим Гамбургом и стоял в дверях, наблюдая, акогдадамаввинтилась в спираль истерики, приблизился.
-- Пошел вон! -- отбивалась дама. -- Не трожь! Я знаю: меня уложишь, асамю -- и ткнулав Нинку указательным. -- Угадала?! Ну скажи честно: угадала?!
-- Дане дам я ему, успокойтесь, -- презрительно возразилаНинка. -- Я Сережу люблюю
-- Итёмте, итёмте, милая, -- Отто уводил-уносил сопротивляющуюся, кривляющуюся даму наверх, в мансарду, аНинке кивнул с дороги, улучив минутку: -- Комнататля гостей. Располагайтесь.
Нинкапроводилаих мутноватым взглядом, налилаконьяку и, выпив, сказалав пустоту:
-- Все равно вытащу. Подумаешь: Иерусалим!..
Они чинно и молчазавтракали напленэре. Что по Нинке, что по даме вообразить было невозможно вчерашнюю сцену у камина.
-- Also, -- сказал Отто, допив кофе и промакнув губы салфеткою, извлеченной из серебряного кольца. -- Я оплачиваю бизнес-класс то Иерусалима, твабизнес-класса -- назад. И тве нетели шисни пою -- прикинул в уме -ютшетырестамарок в тень. Фам твух нетель хватит?
Нинке стало как-то не по себе от столь делового тона: получалось, что ее нанимают для определенной унизительной работы. Тем не менее, Нинкакивнула.
Дамазаметилаее смятение, попыталась поправить бестактность мужа:
-- Знаешь, девочка. У нас довольно старый и хороший род. И я совсем не хочу, чтоб по моей вине он прервался. Если тыю если ты вытащишь Сережу -- ты станешь самой любимой моейю дочерью.
Отто переждал сантименты и продолжил:
-- Я ету в Санкт-Петербург и захвачу фас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20