И что бы, вы думали, извлек он оттуда? Газовый баллончик!Я достал из кармана свой пугач и повертел его на пальце. Черемухин в ужасе выпустил из рук баллончик и завыл. Потом вновь принялся кашлять.Я с трудом поднял его на ноги, сопроводил в комнату и позволил рухнуть в кресло.– Поздравляю, – воскликнул Голдблюм, появляясь в комнате вслед за нами. – Отныне вы – миллионер! Мультимиллионер!Бедняга испугался еще больше и вжался в кресло.– Откуда этот кашель?! – продолжал Голдблюм. – Чем вы питаетесь? Это не дело, мамочка моя.– Вы врач? – тихо проговорил Черемухин без особой уверенности. Видимо его сбили с толку слова «мамочка моя». Он даже перестал кашлять. Затем перевел взгляд на меня, и проблеск надежды в его глазах потух. Поскольку держал я в руках отнюдь не стетоскоп.– Спрячь пушку, – приказал мне Голдблюм, и я повиновался.– Почему вы не отзывались на объявления? – с отеческой укоризной обратился он к Черемухину. – Если бы не феноменальная интуиция Крайского…– Какие объявления? – простонал Черемухин.– Ну, сначала в немецких газетах, а потом Крайский дал объявление в «Европа-Центр».– По-немецки не читаю, – проговорил Черемухин, и я многозначительно кивнул, заглядывая Голдблюму в глаза. Мол, что и требовалось доказать. – А эта ваша «Европа-Центр», – продолжал Черемухин, – она, между прочим, денег стоит.В ответ Голдблюм с возмущением посмотрел на меня. Как же я только мог допустить, чтобы у самого маэстро Черемухина не было денег на покупку газеты. Эдакий душка, рубаха-парень. Что-то я не припомню, чтобы он предлагал мне удвоить тираж и разослать русскоязычным жителям Берлина газеты бесплатно.– Ну, да ладно, – великодушно махнул рукой Голдблюм. – Все хорошо, что хорошо кончается.– А в чем, собственно…– Как?! Разве я еще не сказал?! Отныне вы – миллионер! Мультимиллионер!Черемухин отмахнулся от этих слов, как от наваждения, потом усмехнулся.– Вы знаете, охотно бы вам поверил… Но у меня нет богатого дяди в Америке, к величайшему моему сожалению. Так что наследства ждать не от кого.– Вы издеваетесь? – рявкнул Голдблюм и Черемухин вновь вжался в кресло. – Какой дядя? Зачем нам дядя? Я и есть тот дядя, который принесет вам на блюдечке… Э, да вы, я вижу, еще совершенно не в курсе дела.Голдблюм огляделся по сторонам, подтащил второе кресло поближе, уселся в него и любовно заглянул Черемухину в глаза.– Признайтесь, кто надоумил вас разрисовать стены в метро? – мягко, по-отечески поинтересовался он.– Я не рисовал! – воскликнул Черемухин. – Это – наглый поклеп!– Ну, ну, – укоризненно протянул босс, – запираться не в ваших интересах, мамочка моя.– Клянусь! – Черемухин почему-то перекрестился. – Я – добропорядочный гражданин… Вернее – будущий гражданин… Федеративной Республики Германия… Я не гажу на тротуары, не рисую в метро. Я вам не панк какой-нибудь… А вы из полиции?Голдблюм поморщился.– Какая полиция? Крайский, объясни ему, наконец.– Картину Веньковецкому сдавали? – без обиняков поинтересовался я. – «Портрет инженера Ерофеева»? Сто двадцать сантиметров на восемьдесят?– А? – Черемухин открыл рот.– Ин-же-нер Е-ро-феев, – по слогам повторил я. – Ну, ну, Черемухин, приходите в себя.– Картину сдавал, – признался Черемухин, – но в метро не гадил. Картина – не доказательство.У меня внутри все так и упало. Неужели ошибка?– Дело в том, дорогой мой, – проговорил я.– …мамочка моя… – вставил Голдблюм.– …что «Портрет инженера Ерофеева» и те картины в метро принадлежат одной и той же руке, мы сделали анализ.– Но это не моя рука! – воскликнул Черемухин.– Тогда чья же?! Чья рука?! – взвыл Голдблюм.– А вы из полиции?– Да, – сказал я прежде, чем Голдблюм успел раскрыть рот.– Тогда я вам могу сообщить, что я вообще не художник. Я даже рисовать не умею. У меня в школе по рисованию всегда двойка была.– Это еще ни о чем не говорит, – успокоил я его. – У Эйнштейна тоже в школе двойка была по математике.– При чем здесь Эйнштейн? – возмутился Черемухин. – Я вам так обезьяну нарисую, что вы ее не отличите от слона.– Обезьяну – может быть. Но инженера Ерофеева вы тем не менее нарисовали. Правда, с деформированной башкой…– Подожди, Крайский, – перебил меня Голдблюм.– Жду, – сообщил я.Голдблюм немного подумал, затем оглядел комнату. Жалкая обстановка, продавленный пол, выцветшие обои. Черемухин в его лиловом халате и шлепанцах на босу ногу достойно венчал собой пейзаж.– Кто написал «Портрет инженера Ерофеева»? – прохрипел Голдблюм, жестко уставившись тому в глаза. Он уже не добавлял «мамочка моя».– А вы покажите удостоверение, я вам скажу.Глаза Голдблюма налились кровью.– Крайский, покажи ему.Между прочим, мою настоящую фамилию он мог бы и не называть. Ради конспирации, я готов был отозваться на имя Пронин, Тарантино, О'Коннэри или Мак-Магон. Я вытащил из кармана пугач и вновь прокрутил его на пальце.– Я друзей рэкетирам не продаю, – заявил Черемухин и вновь принялся кашлять.– Мы – не рэкетиры, – возразил Голдблюм. – Если вы нам поможете, получите неплохие комиссионные. А друг ваш сделается миллионером.– Мультимиллионером… – выдавил Черемухин сквозь кашель.– Да, мультимиллионером, – готовностью согласился Голдблюм.– Вчера вы прислали этого Абу Бабу (ударения на первом слоге), а сегодня решили изменить тактику… – Выражение негодования на лице у Черемухина не получилось – помешал кашель.– Кого? – рявкнул босс.– Абу Бабу, по крайней мере он так представился. Вы ведь тоже работаете на Шидловского?– Чтобы Голдблюм работал на какого-то Шидловского, – взорвался босс. – Голдблюм в жизни своей ни на кого не работал. На него работали – да!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143