В десять лет Фрике был настоящим уличным мальчишкой.В пятнадцать – совершенным негодяем.А в восемнадцать, незадолго до начала нашего рассказа, мосье Лефевр, несмотря на свой мягкий, снисходительный характер, был вынужден выгнать своего приемного сына на улицу, так как уже потерял всякую надежду на его исправление.И несмотря на все это, добрый старик не имел духа выгнать его опять, когда тот явился снова в Климар со своею странною находкой.Почти весь день провел добряк Лефевр в комнате раненого. Наконец-то удалось привести его в чувство, но тут у несчастного открылся горячечный бред.Напрасно постукивали в дверь Фрике и мадемуазель Мари – старик не допустил никого к своему пациенту.Только уже вечером, дав больному успокоительные капли, Лефевр велел позвать к себе Фрике и посадил его перед собой.Старик был серьезен и важен, как следственный пристав. Фрике, еще никогда не видавший его таким, ощутил даже что-то вроде страха.– Состен, – начал взволнованным голосом Лефевр, – я воспитывал тебя честным человеком и не могу считать себя виновным в том, что твои дурные инстинкты взяли верх над чувством долга и чести, которые я всегда старался внушить тебе.– Я не забыл ваших добрых советов и наставлений, мосье Лефевр.– Желал бы, чтобы на самом деле было так. Но выслушай меня до конца. Еще недавно вынужден был я удалить тебя из своего дома, так как окончательно убедился в том, что с тобой, действительно, нет никакого сладу. Все хорошее, все доброе в тебе заглохло.– Вы слишком строги, мосье Лефевр, но я, вероятно, не имею права обижаться, так как я вам совсем чужой. Вы, конечно, не можете глядеть снисходительнее на мои дурачества и шалости, вы – не родной отец!– Дай Бог, чтобы у тебя на душе не было какого-нибудь более тяжкого греха, дай Бог! До сих пор я знал тебя за повесу, лгуна, лентяя, обжору…– Проверьте, все ли мои недостатки перечислили вы, мосье Лефевр? – улыбнулся Фрике.– Я не шучу, Состен, и прошу не перебивать меня. Повторяю, я знал твои мелкие недостатки, но никогда не мог я даже предположить, что ты падешь так низко и сделаешься преступником!– Я – преступником?! – вытаращил глаза бедный приемыш.– Пожалуйста, не притворяйся удивленным! Когда я тебя прогнал, у тебя не было денег.– Не было.– А теперь у тебя есть деньги. Ты же нигде не работал, откуда же мог ты достать? Мне передано, что ты менял золотую монету в кабаке.Фрике был в большом затруднении, это было по всему заметно.– Тем, кто передавал мне это, я должен был сказать, что деньги эти ты получил от меня, иначе тебя обвинили бы в воровстве.– Мосье Лефевр, – начал Состен, вдруг покраснев до корней волос, – я не воровал этих денег, я взял их в долг…– Не лги, Состен! Скажи откровенно, откуда у тебя эти деньги?– Я нашел их сегодня утром близ того места, где лежал раненый.– Увы! Может ли еще быть какое-нибудь сомнение… – печально покачал головой старый Лефевр.– То есть как это? В чем сомнение? – недоумевающе глядел на него гамен.– В том, что человек этот не сам наложил на себя руки, его просто хотели убить.Фрике только было собрался рассказать, что он видел, но приемный отец остановил его.– Молчи! Ты все равно будешь лгать! – сказал он в сердцах. – Самое расположение раны таково, что не допускает даже мысли о самоубийстве. А записке этой не может быть никакой веры. Строки написаны твердой, уверенной рукой, мог ли так писать человек, решившийся на такое ужасное дело? Если бы у него нашелся в кармане хоть какой-нибудь обрывок записки, я заранее уверен, что почерк ее не подошел бы к почерку бумажки, всунутой в руку несчастного.Фрике восхищался логикой мосье Лефевра.– Да и к тому же тот, кто писал эту записку, сделал большую ошибку. Причиной самоубийства он выставляет бедность, не подумав о том, что бедняки не одеваются так, как одета его жертва.Фрике почти с благоговением слушал своего приемного отца.– Я уже успел обдумать все это и обсудить и, согласись, что твоя столь ранняя прогулка в лесу, твое более чем странное объяснение насчет того, откуда взялись у тебя деньги, невольно заставляют меня прийти к такому заключению: в Медонском лесу было совершено гнусное преступление, и… главным виновником или, по меньшей мере, соучастником его был ты сам!– Я?! – свалился со стула Фрике.Он более не восхищался логикой и прозорливостью своего благодетеля.– Вы рассуждаете, конечно, от чистого сердца, мосье Лефевр, но попрошу вас теперь выслушать и меня, – проговорил он, чуть не плача.И Состен рассказал вкратце все, что видел, рассказал о дуэли, о человеке, вытащившем бумажник умирающего, о зарытом в землю портмоне с деньгами.– Рассказ твой придуман очень ловко, но, согласись, что трудно поверить такой басне, – сказал Лефевр. – Что касается зарытого в землю портмоне, то этому я верю по той причине, что ты сам мог его зарыть, чтобы иметь возможность брать из него золотой по мере твоих потребностей. Ты уже, вероятно, и почал свою подземную кассу?– Если бы я сделал это, то, конечно, не стал бы вам рассказывать о том, мосье Лефевр. Значит, вы обвиняете меня в таком ужасном преступлении?– Пойми, что не я обвиняю тебя в этом, обвиняют тебя сами факты, сами обстоятельства дела. К сожалению, не говорит в твою пользу и твое прошлое.Бедный Фрике был окончательно уничтожен. Он был невинен, а между тем не смел утверждать свою невинность, не имея ни средств, ни сил доказать свою правоту. Вдруг его озарила счастливая мысль.– Я имею доказательство! – радостно вскричал он.– Какое?– Я видел на земле, возле умирающего, обрывок конверта.– Ну и что же из этого?– Бумага эта служила пыжом для одного из пистолетов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13