– Вы сомневаетесь? Ведь я представляю здесь законопорядок, понимаете? Впрочем, если у вас есть сомнения, если вы действительно хотели бы…
– Нет! Нет! Нет! – закричала она с перекошенным лицом, и Бурский отметил про себя, что так сыграть ужас невозможно. – Делайте так, как считаете нужным. Вы сказали о правопорядке. – Кандиларова выдержала долгую паузу, словно колеблясь. – Значит, вы – юрист?
– Да.
– Тогда не могли бы вы подсказать… что станет с квартирой, с нашим имуществом – в общем, с наследством?
– Ваш покойный супруг оставил завещание?
– Не знаю. С чего бы ему писать завещание?! Он ничем не болел.
– У него, кажется, есть дети?
– Да, от первого брака. Но они не поддерживали с отцом никаких отношений.
– Если завещания нет, все будет поделено согласно закону. А от нажитого совместно в браке…
– Все здесь нажито в нашем браке! – выпалила женщина.
– А от нажитого совместно в браке, – спокойно повторил Бурский, – на вашу долю приходится половина.
– Как так – половина? Здесь все записано на мое имя. Квартира, гарнитуры…
– Всему свое время. Посоветуйтесь с адвокатом. Теперь же надо назначить день похорон, позаботиться о некрологе. Вручаю вам документы о смерти.
Документы она положила, не глядя, на столик. Помолчала. Потом спросила:
– Как писать в некрологе, от чего он умер?
– Напишите: трагически погиб. На всякий случай оставлю свой телефон.
Судя по поведению вдовы, единственное, что по-настоящему сейчас ее волновало, – наследство. Бурский испытывал неудержимое желание уйти отсюда как можно скорее. Версия о самоубийстве Кандиларова, кажется, прошла. Но на всякий случай, тщательно обдумав вопрос, Бурский спросил:
– Как полагаете, почему ваш супруг покончил с собой?
Она даже не попыталась скрыть изумления.
– Покончил с собой? Но я поняла – несчастный случай…
То ли она была глупа, то ли его принимала за дурака.
– Простите, я ведь сказал о камне, который был привязан…
– Тогда, значит – самоубийство? Но почему?
– Именно это я и хотел бы узнать. Не замечали ли вы чего-нибудь такого, что могло бы навести вас на мысль о…
– Да вы что! Ему и в голову не могла прийти мысль о самоубийстве.
– Вот, значит, как. А мы, если бы не открытки, оформляя документацию, написали бы «самоубийство».
«Оформляя документацию» – сказано крепко. Эта стрела пущена в тех, кому Кандиларова передаст сегодняшний разговор. А в том, что ей есть кому передавать, Бурский почти не сомневался. Теперь они посожалеют, что затеяли игру с открытками.
– Какие открытки? – с отменно разыгранным удивлением вопросила вдова.
– Те самые, что вы нам любезно передали. Что муж ваш отдыхал на курорте, куда он даже не доехал. Что сбежал в Стамбул, где и духу его не было. Спрашивается, кто посылал открытки? Не с неба же они свалились.
– И я ужасно изумлена! – пролепетала Кандиларова.
«Как же, именно ужасно изумлена», – думал Бурский, прощаясь и выражая вдове свои соболезнования.
Шатев неустанно наблюдал за Ангелом Насуфовым. Уже на третий день он познакомился с ним, и случилось это гораздо проще и непринужденнее, чем можно было ожидать. Нанай Маро оказался личностью сверхконтактной – то, что называется «массовик-затейник».
Обитал Насуфов большей частью в своем любимом дневном баре «Пуэрто-Рико»: пил коньяк (не иначе как «Преслав») и кока-колу, иногда лениво жевал бутерброд, хрустел соленым миндалем. Из динамиков лился хрипловатый голос – надоевший шлягер довоенных лет, но на музыку здесь внимания не обращали, не она привлекала посетителей. Это были «бизнесмены» и многочисленные их сообщники, на блатном жаргоне презрительно именуемые «шестерками». Время от времени они подсаживались к столикам, шушукались о чем-то и, получив распоряжения, исчезали. Исчезали из бара, чтобы вскоре появиться у валютных магазинов, возле самых фешенебельных отелей, в аэропорту, на вокзале. Финансовые «операции» производились в баре, иногда пакеты оставляли прямо на столе, как бы забывая взять, иногда деньги запихивали прямо в сумку того, кому предназначались.
«Бизнес» шел полным ходом.
Нанай Маро был крупным, внушительного вида мужчиной. На смуглом его лице выделялся крючковатый нос, светло-карие глаза казались желтыми из-за нездоровой желтизны белков. Присмотревшись внимательнее, Шатев, однако, не нашел в Нанай Маро никаких признаков нездоровья. Наоборот, он выглядел глыбой, монументом и был, вероятно, страшно силен. «Шестерки» иначе, как «Батя», его не называли.
Неоднократное появление в «Пуэрто-Рико» чужака, видимо, встревожило завсегдатаев. Капитану поднадоели уже и коньяк, и соленые орешки, к тому же для личного бюджета удовольствие выходило обременительным.
Однажды Нанай Mapo поманил Шатева перстом. Шатев сделал вид, что не замечает приглашения.
Тогда Нанай Маро подошел сам и, не спросив разрешения, сел напротив.
– Што у тебя, сердешный? – вопросил он кротко. – Чего ежишься? Случаем, ботиночки не жмут?
Отмалчиваться было бессмысленно.
– Кажись, ты Нанай Маро? – спросил капитан.
– Кажись, я. Кто тебе сказал это, а?
– Да один твой паренек.
– Каков он собою, один мой паренек?
– Как появится, покажу.
– Конешно, покажешь. В чем нужда у тебя?
– Да путешествую, и вот понадобились зелененькие.
– Пять к одному – не проблема. Хотя и предпочитаем, как дорогой наш народный банк, покупать.
– Дело-то в том, что я не купить хочу, а поменять… – И, поскольку Нанай Маро молча ждал, Шатев закончил: – Сменять хочу старинный семейный перстень. Большой бриллиант…
Капитан не только никогда не обладал такой диковинкой, но вообще ничего подобного не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49