Он узнал ее. Это была Доброхотова, та Галка Доброхотова – бывшая «авторитетная воровка», «блатная пацанка», которая лет семь назад часто гостила в милиции. Первая судимость образумила ее. Теперь она работала фрезеровщицей на заводе и жила тихо.– С чем пожаловали?– Николай Иванович, насчет прописки мы, – заговорила Доброхотова. – Поженились, а живем порознь. Вот решила мужика в дом взять.– Муж-то откуда?– Москвич я, – выдохнул парень.– Судились?– За кражу, – ответил прямо.– Чего ж к Галине перебираетесь? Или жилплощадь своя не позволяет?– Позволяет. Наш начальник милиции не позволяет.– Что ж он так?– Кто его знает? Сказал: иди к жене. Коли любит, пропишет. Тебе у нее спокойнее будет. Отвяжешься от старой компании – тебе же на пользу. Вот мы и пришли.– Пришли, говоришь? А я ведь тоже не из добреньких…– Гражданин начальник, – забасил парень. – В отношении меня можете быть спокойным. Все плохое я в колонии оставил…Доброхотова попыталась вступить в разговор.– Подожди, Галина, – остановил ее муж. – Я сам расскажу. Гражданин начальник, когда я воровал, мне все равно было, как на меня люди смотрят. А сейчас не все равно. Вот уже год на свободе, а каждый день стыдно за прошлое, хоть и рассчитался за все сполна… Объятий распростертых не жду – не с войны героем прибыл, но ведь можно же человеку поверить? Вот и вы сейчас выслушаете по долгу службы и откажете.Его перебила Доброхотова:– Николай Иванович, жизнь у нас обоих непутевая была. И годы пролетели, их теперь не вернешь. И он и я хотим, чтобы прошлое осталось в прошлом. Потому что осознали, что не жизнь с нами, а мы с жизнью по глупости своей фокусы откалывали. Может быть, я грубо говорю, но верно. Не отказывайте ему в прописке. – Она встала и шагнула вперед, словно пытаясь загородить собой мужа. – Что станет с нашей любовью, если мы врозь будем? Мы ведь тоже хотим счастливой жизни. Может, это у нас единственная возможность поддержать друг друга…Арсентьев промолчал и начал читать заявление, к которому были аккуратно подшиты справки, выписки, характеристики…«Участвовал в общественной жизни… Когда начальник колонии вывел меня за ворота зоны и говорил напутственные слова, у меня комок под горло подкатывался… помогите мне устроить мою жизнь, если вас это не затруднит…»– Характеристики не поддельные, гражданин начальник, настоящие. Я их трудом заработал, – он протянул перед собой тяжелые ладони. – Что мне кража и судимость дали? Морщины на лице, седину на голову да ушедшую радость!Арсентьев заметил, как Доброхотова дернула своего мужа за полу пиджака.– Вы насчет сердоболия не давите, – оторвался Арсентьев от бумаг, – все мы чувствительные. И закон чувствителен тоже. Жаль, что, когда на преступление шли, вы про это забыли. Посмотрите, сколько у вас в приговоре потерпевших указано. Послушали бы их мнение.– Понимаю – судимость не Почетная грамота. Но жить-то надо. Мне бы только работу здесь по специальности подобрать. Слесарем-сборщиком…– Работа найдется. Район промышленный. Вы после освобождения где работали?– На комбинате. Сначала грузчиком, потом электриком.– И что же?– Через полгода уволился.– Зарплата не устраивала?– По собственному желанию… Зарплата устраивала.– Тогда чего же…– Не мое, начальника желание было. Не согласился я с ним…Арсентьев убористым почерком написал на заявлении: «Прописку разрешаю».– Николай Иванович! Никогда не думала, что в милиции я могу быть такой счастливой, – почти прокричала Доброхотова.Часы пробили половину шестого. В кабинете жарко. Мучает жажда. Арсентьев выпил уже стакан воды. Очень хочется курить, но у него твердое правило: во время приема граждан – ни одной сигареты. А посетителям, казалось, не будет конца. В кабинете появилась немолодая интеллигентного вида женщина. Арсентьев узнал ее сразу – его бывшая учительница географии. Он вышел из-за стола к ней навстречу.– Здравствуйте, Клавдия Дмитриевна!– Здравствуй, Коля! – Взглянув на столик, уставленный телефонами, она серьезно проговорила: – Вот ты теперь какой важный. Поздравляю! Я рада, что милиция пополняется образованными, отзывчивыми людьми.Арсентьев смущенно улыбнулся.– Не скромничай… Как дома?– Спасибо, Клавдия Дмитриевна. Вы-то как?– Годы летят, но на здоровье не жалуюсь. Но, видно, скоро буду. Соседи заставят.– Что случилось, Клавдия Дмитриевна?– Понимаешь, Николай, – сказала она, вздохнув, – это может показаться пустяком. А для меня – серьезно… Монахова, соседка моя, ведет себя, мягко говоря, плохо. Даже на мою Альму ополчилась.– Это на собаку, что ли?– Да! Не люблю о людях дурно говорить, тебе это известно. Но о ней и хорошего ничего не скажешь. Злой человек. Жестокий даже. Вчера ее ребята на пустыре набросились на Альму. Камни и палки в ход пустили. Собака старая, убежать не может. К земле прижалась, дрожит вся. Хорошо, что я подоспела вовремя, – забили бы.– Зрелище, конечно, отвратительное…– А Монахова высунулась в окно, хохочет. Кричит на весь двор: «Ты, старый нафталин, лучше бы детей завела вовремя, а не с собакой возилась. На моих ребят не смей голос поднимать. А собаку твою все равно изведем».«Да, у каждого свои проблемы, – подумал Арсентьев. – Для старого, одинокого человека это, может быть, и трагедия».– Ну а в остальном-то она как? Нормальный человек? – спросил Арсентьев.– А что ты хочешь узнать? Я пыталась с ней говорить. Но в ответ – неприязнь.– Хочу понять, в чем дело. Вы рассказали, как она в окно высунулась и кричала. А я хочу знать, какая она дома, когда окна закрыты.Клавдия Дмитриевна усмехнулась.– Зачем тебе это?Арсентьева смутил вопрос, и, наверное, от этого он заговорил с необычной горячностью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83