Анна стояла неподвижно, придерживая на груди халат.– Я дам вам свое, – сказала блондинка.– Не надо.– Парижское.– Не надо! – вскрикнула Анна. – Не хочу!– Настоящее парижское…– Не хочу! – заорала она. – Не нуждаюсь. Я могу обойтись без мыла! – Она стояла перед ними с поднятыми кулаками, с искаженным лицом. – Я могу обойтись без вас всех. Лучше вонять навозом! Лучше все, что угодно! Слышите? До конца жизни!Хенрик повернулся к блондинке:– Идите отсюда. Сейчас же!Он захлопнул за ней дверь. Анна молчала. Она еще глубже запахнула полы купального халата, но это не помогло, все ее тело охватила дрожь, кожа на лице сморщилась и посерела.– Хорошо, – сказал Хенрик. – Теперь по крайней мере что-то известно.– Вы думаете, что я истеричка? – набросилась она на него.– Нет, почему?– Вы, конечно, пользовались здешним мылом.– Я не верю, что оно из человеческого жира.– Вам хочется не верить!– Возможно.– А я хочу верить! Вам это не нравится?– Наоборот. Нравится.Едва не сказал: «И пани тоже, – но сдержался. – Получу по физиономии».– Пани Анна, – сказал он.– Только не уговаривайте меня. Я не должна быть чистой! Я не хочу для вас благоухать!«Сейчас расплачется», – подумал он. Но Анна не заплакала. Она только поправила влажные волосы.– Выйдите, – сказала она низким, приглушенным голосом – Мне надо сменить воду и ополоснуться.– Мужское решение, – похвалил он. – А потом навести красоту.– Зачем?«Для Смулки, – хотел он сказать. – Получу по физиономии».– Для хорошего самочувствия. Для себя.– Вы советуете все делать для себя.– Не все. Некоторые вещи. Вы посмотрите в зеркало и подумаете: «Не смогли». Это уже кое-что.Она слушала его внимательно. Потом сказала в раздумье:– Это, кажется, комплимент?– Кажется.– Спасибо. Вы умеете быть приятным. Интересно, а раньше, до всего того, что было, вы уже бывали таким?«Наверное, – подумал он, закрывая за собой дверь. – Наверное, я могу быть приятным. Я уже не помню, каким был раньше. Тогда я не очень-то задумывался, что такое я, что такое другие. Я жил в нереальном мире, в розовой и голубой, легкой и воздушной вечности. Я не хочу быть ни приятным, ни неприятным. Для чего она мне это сказала? Хочет обольстить? Может быть, это у нее такой метод?»Он сошел вниз. В ресторане у буфетной стойки стояли мужчины и тянули через соломинку вино. Хенрику пододвинули стакан и соломинку в фирменной упаковке с надписью: «Tivoli». Живем как князья. Посасывая сладкое вино, Хенрик слушал распоряжения шефа:– Вы вместе со Смулкой отправитесь в город. Привезете кое-какое барахло. Мы будем все складировать здесь.Хенрик медленно тянул вино. «Слишком крепкое», – подумал он. 8 Они нагрузили полную машину обуви. Большой выбор: дамская, мужская, без каблуков, с каблуками, на пробке, резине, дереве.– Ты видел когда-нибудь столько обуви сразу? – спросил Смулка.– Видел.– На фабрике, да?– Нет, в лагере, – ответил Хенрик.Смулка выругался. Потом нагружали прицеп, до половины конфекция, сверху коробка с сигаретами. Перешли ко второму павильону, у которого почти весь фасад был остеклен.– Есть что разбить. – Смулка потер руки.Это была водолечебница. Хенрик считал, что входить туда незачем, что там останется все как есть.– Неизвестно, – сказал Смулка и первый вошел внутрь. Хенрик шел за ним. Везде было прибрано, лишь тонкий слой пыли под ногами да громкий стук шагов в пустых коридорах говорили о продолжительности оцепенения, в котором находился этот дом. Запах медикаментов вдруг пропал, а потом появился снова, как будто заблудился в одном из колен бесчисленных коридоров. Все оборудование осталось на месте, можно начинать работу хоть завтра. Рентгеновские аппараты, электрокардиограф, соллюксы, душ-шарко, диатермия и какая-то неизвестная аппаратура, видимо дорогая, зубоврачебный кабинет с набором орудий пыток.– Едем на почту, – сказал Хенрик, когда они все осмотрели, Смулка не ответил. И только, заведя мотор, спросил:– Зачем на почту?– Попробуем связаться с воеводством.– Соскучился по тете?– По уполномоченному, – сказал Хенрик. – Мы должны были сообщить ему, можно ли двинуть сюда переселенцев. Где здесь почта?– Не знаю, – ответил Смулка. Машина тронулась.– Куда ты едешь? – спросил Хенрик.– К музею.– Давай на почту.– Нет.– Скажу шефу! – пригрозил Хенрик.Смулка рассмеялся. Он не боялся шефа. А ведь казалось, что Мелецкий держит их железной рукой.– Перестань гоготать.– Ладно. Будет сделано. Я тебе, Хенек, вот что скажу: легче на поворотах. И не суетись. Я тебе дело говорю.В голосе Смулки не было угрозы. Вид доброжелательный. Он держал руки на баранке и улыбался про себя, это была философская улыбка, левая бровь поднята, правый глаз прищурен – фраер, что ты в жизни видел. Вдруг, неизвестно почему, Хенрик почувствовал какую-то опасность. Пистолет! Есть. Он с облегчением вздохнул, но беспокойство не исчезло. Здесь что-то происходит, но что, чего хотят эти люди, кто они?.. Сердце колотилось, как при неожиданной неприятной встрече на улице. Поклониться? Отвернуться? А может быть, плюнуть в рожу? Надо подождать. Я знаю, чего хочу, интересно, чего хотят они. А чего хочу я? «Минутку: брюки, – вспомнил он. – А потом? Отоспаться. Укрыться в лесной сторожке. „Мне было бы страшно“, – сказала Анна. Я ничего не боюсь». Смулка затормозил.– Что это? – спросил Хенрик.– Музей.Его, видимо, приготовили к эвакуации. Полно незаколоченных ящиков. У стен картины. Голые рамы. Какие-то беспорядочно нагроможденные скульптуры.– Дорогие? – спросил Смулка.– Не очень, – ответил Хенрик. Две картины школы Рубенса. Мощные розовые ягодицы были видны плохо, потому что солнце уже заходило и в музее становилось сумрачно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35