Словом, завтра мне предстояло запрячься в этот воз. Мы должны выжить. Причем выжить так, чтобы не прикоснуться к заветному запасу в тысячу ливров золотом, зашитых в подкладку моего плаща.
«Да, – подумала я в полусне, – со многим надо разобраться».
До завтрашнего утра оставалось лишь семь часов.

2

Завтрашний день начался с того, что Жака разбил апоплексический удар.
Я встала раньше всех, еще до рассвета, чтобы переменить пеленки малышкам, и уже развела стирку, чтобы выстирать грязное белье. Жак и Селестэн поднялись сразу после этого и отправились во двор по нужде. Не прошло и двух минут, как я услышала приглушенный голос Селестэна:
– Мадам, нука, идите скорее! Сюда, сюда!
Я выбежала во двор, по нечаянности утонув по колено в маленьком пруду, сделанном для уток. Пес, увидев меня, залился лаем. Я подбежала к Селестэну: он насилу поддерживал хрипящего, посиневшего старика на ногах. Лицо Жака было багровокрасным, глаза закатились, рот перекошен – зрелище ужасное, и я с дрожью ужаса отступила.
– Что с ним такое, Селестэн?
– Похоже на паралич, мадам! Его разбил удар. И ноги отнялись – это и сейчас заметно.
Жак, похоже, был при смерти. Вместе с Селестэном мы перетащили его в дом, уложили на топчан, я стащила с его ног сабо. Старик был без сознания, но его рвало. Мы чуть наклонили его над оловянным тазом. Я в растерянности взглянула на Селестэна.
– Лучше оставить его в покое, мадам. В таких случаях ничем не поможешь. Если он не умрет, то дня через два придет в себя.
– Но… но как же его кормить в таком состоянии?
– Его не надо кормить. Он сейчас не может глотать.
– А врач? – спросила я.
– Врач есть в Лориане, да он сюда не поедет. Повсюду шуаны, мадам. Нельзя проехать по лесу, чтобы не попасться им в руки.
«Ну вот, – подумала я в отчаянии. – Теперь у меня на руках паралитик и старая Жильда, которая еле передвигается».
Селестэн, не такой ошеломленный, как я, и далеко не столь чувствительный, быстро отдавал распоряжения. Надо, сказал он, поставить топчан с Жаком подальше в угол и завесить его занавеской, чтобы дети не испугались и не видели такого зрелища. Жильда, хоть и старая, сможет ухаживать за ним.
– Ведь нам с вами, наверное, найдется другая работа, мадам? – спросил он, словно угадывая мои мысли.
Как хорошо, что он такой энергичный, подумала я. Удар, случившийся с Жаком, и меня точно выбил из колеи – я никак не ожидала такой напасти.
Я хотела было поставить Жаку примочки, но Селестэн остановил меня:
– Не трогайте его, мадам! Мы можем только хуже сделать. В полной прострации я вышла во двор, на этот раз, правда, удачно обойдя прудик для уток. Картина полнейшего запустения была передо мной: выжженный парк, до сих пор засыпанный пеплом и золой, фундамент замка, спекшийся в черную массу. На месте парка, видно, было чтото посажено, но мало и както беспорядочно. Потомуто и есть почти нечего. Правда, я видела прилепившиеся к башне какието наспех срубленные деревянные сараи – жалкие, уже почерневшие, и догадывалась, что там, вероятно, есть какаято живность. Да и в риге было полно сена – это наверняка заслуга Селестэна. Без него эти старики давно умерли бы с голоду.
Придется мне начинать с нуля, это я видела прекрасно.
Медленным шагом я приблизилась к псу. Он не лаял, но смотрел на меня злобно и враждебно урчал. Это ему Селестэн выносил утром чечевичную похлебку. Пес был большой, черный, лохматый, его клыки могли навести ужас на любого волка.
– На ночь я его спускаю с цепи, – произнес Селестэн. – Развелось много лисиц и ласок, как бы кур да уток не потаскали.
Я увидела рядом с собой огромные сабо бретонца, подняла на него глаза. Моану, внуку Жильды, было лет двадцать пять, он был высокий, сильный, немного даже грузный, в нем чувствовалась крестьянская мощь. По сравнению со мной он казался гигантом. Волосы у него были русые, очень коротко остриженные и открывали толстую крепкую шею. Длинный нос, черные глаза, коричневая, словно выдубленная кожа, – словом, типичный бретонец. Он был очень велик, но, похоже, достаточно ловок.
– Почему ты здесь живешь? – спросила я.
– Я жил в СентУан, на ферме матери. Дом наш сожгли синие в девяносто третьем, мать умерла. У меня ничего не осталось, да и бабку надо было содержать. Вот я и пришел сюда.
– Ты не был женат?
– Нет, не был.
Впрочем, я и так знала, что в бретонских крестьянских семьях сыновья редко женятся раньше тридцати, чтобы не лишить отцовское хозяйство пары рабочих рук.
Я решительно поднялась.
– Ступай, позови всех вниз, Селестэн. Я должна поговорить со всеми серьезно, очень серьезно. Мы все должны сознавать, каково наше положение. Все, даже дети.
Через десять минут обитатели СентЭлуа, и молодые, и старые, собрались в нижнем этаже башни.
– Жака разбил удар, – сказала я решительно и резко, не задумываясь, каким скверным было начало разговора.
Наверное, вид у меня был так суров и неприступен, что ни Жанно, ни даже Маргарита не решались задать мне вопроса.
– Итак, – продолжила я, – все мы понимаем, что нельзя вот так просто здесь сидеть и доедать наши запасы. У нас их мало. У нас нет ни еды, ни денег – ничего. У нас есть лошадь и другая живность, а кормов почти нет. Поэтому с сегодняшнего утра мы должны начать работать. Сообща. Все. Без исключения.
Сжимая в руках платок, я обвела всех домочадцев холодным взглядом.
– Я не шучу, – возвысила я голос. – Если ктото воспринимает мои слова как пустые, тот глубоко ошибается. С этого утра хозяйка СентЭлуа – я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22