Мы вместе заорали:
– „Яванская роза"!
– Калоша!
– Клоака!
– Это разбой!
– Подлость!
Мы могли продолжать долго. Ван Бек и капитан Маурициус невозмутимо слушали нас. Их явное дружелюбие лишь разжигало нашу ярость: наши голоса становились все пронзительнее, ругательства все грубее. Словом, думаю, выглядели мы смешно, но в это время рев сирены прервал нас.
– Если вы недовольны, вы еще можете сойти, – медленно произнес Ван Бек. – Так ведь, Маурициус?
– Разумеется, – подтвердил капитан. – У них по меньшей мере пять минут до третьего свистка.
Я положил руку на плечо Боба. Мы были согласны.
– Хорошо! – сказал Боб. – Возместите плату за проезд, и мы высаживаемся.
Короткий мрачный смех всколыхнул огромную грудь Ван Бека.
– Вы слышали, Маурициус? – спросил колосс. – Они хотят деньги.
Вместо ответа капитан сплюнул за релинг.
Боб имел передо мной явное преимущество: чувство бесполезности. Отважный до безрассудства, он умел там, где всякое усилие было абсурдно, взять себя в руки и ждать, если случай предоставлял лишь один шанс из ста. Я не обладал подобным хладнокровием. Когда меня жег гнев, я становился слепым животным.
Наглость негодяев „Яванской розы" привела меня в дрожь, которую я с наслаждением ощущал, как это всегда со мной случалось, когда здравый смысл уступал инстинкту.
Волна, захлестнувшая меня, была мне хорошо знакома: я испытывал потребность нанести удар, и решительно.
Так как я понимал, что мои мускулы ничего не стоили для этих двоих, один из которых был глыбой мяса, я вспомнил о своем револьвере. Или, вернее, о нем вспомнила моя рука. Она нашла его в правом кармане кителя, прежде чем я подумал об этом. Рефлекс был таким быстрым, что Боб, я знал, не сумеет ни остановить мою руку, ни даже отвести в сторону рукоятку револьвера. Я уже наслаждался дикой радостью…
Насколько же я был изумлен, когда почувствовал, что кто-то обхватил меня сзади за пояс и держал так крепко, что моя рука оказалась прижатой к бедру!
Я рывком развернулся – объятия разжались. Я оказался перед юнгой-малайцем. Он ничего не говорил, только на его худом, возбужденном лице сверкали глаза, полные мольбы.
Последний вой сирены прозвучал в сырой ночи. Я почувствовал себя опустошенным и разбитым.
– Похоже, вы все-таки сможете совершить неплохое путешествие, если откажетесь от некоторых своих затеек, – произнес бесцветный, неприятный моему уху голос.
Сказав это, Ван Бек ушел вместе с капитаном. Они поднялись на мостик.
– Зачем ты помешал мне? – спросил я у юнги вяло, без определенного интереса.
Он робко ответил на pidgin:
– Тебе досталось бы от них больше, чем им от тебя.
– А тебе что до этого?
– Ты был ко мне добр.
Мальчик оглянулся по сторонам и, никого не увидев, вынул из своих лохмотьев несколько американских, русских и японских монет. Я вспомнил, что вычистил свои карманы, дав ему эти смехотворные чаевые: это было все мое состояние.
Судно завибрировало. Огни порта сдвинулись с места.
Мы отплыли.
В который раз…
В очередной раз очертания земли, едва нам знакомой, растворились на горизонте. В который раз нашим прибежищем было судно, окруженное морем. Но каким морем! Липким, темным и до такой степени туманным, что не был виден след за кормой. Что касается судна, уже известно, чего оно стоило.
Когда стало невозможно различить неясные очертания берега, растаявшего в ночи, мною овладела настоящая тоска. Что делать в эти три нескончаемых дня?
Духовной жизни в это время у меня никакой не было. Читать, так сказать, я отвык, просматривая лишь газеты. Я существовал только благодаря встряскам, которыми какой-нибудь случай возбуждал мои чувства. Драки, карты, попойки, наслаждения – смена лиц и тел – и сам я, растворившийся в этой безудержной игре – такой представлял я себе судьбу настоящего мужчины. Вот в чем был смысл его существования. Ничто не приводило меня в такой ужас, как тоска.
Между тем я сидел на вонючей посудине без всякой надежды на проблеск, развлечение. В довершение ко всем бедам я оттолкнул этих двух людей, которые командовали судном и могли бы сократить часы рассказами о своих приключениях, отринул их без малейшего шанса на обратный ход. И чем я этого добился? Неудавшейся угрозой, бравадой, охлажденной ребенком!
Мостик „Яванской розы" был очень плохо освещен. Мне повезло: Боб не мог увидеть, как кровь бросилась мне в лицо и оно запылало. И сию же минуту я ощутил потребность разорвать окутавшую нас тишину, она становилась все отвратительней из-за однообразного скрежета судна и мерного шума от форштевня, рассекавшего текучую бездну.
– Странное судно! Странные люди! – произнес я самым непринужденным тоном, какой только сумел изобразить.
Боб не отвечал, и я продолжал:
– И странный юнга! Несомненно, он рос среди драк. Ты же видел, он догадался, что я хотел сделать?
– Я видел только, что ты вел себя как болван! – ответил Боб.
Я это знал. Но мне не понравилось, что он так сказал.
– Послушай, Боб, – начал я, – если ты считаешь себя настолько умнее…
Он сухо оборвал меня:
– Я ничего не считаю. Я не хочу прибыть в Шанхай в кандалах и вшах. Вот и все. Как только мы там окажемся и нам потребуется задать кое-кому трепку, мы это сделаем. И, поверь, я не буду последним при этом.
Он зажег сигарету. Я отчетливо увидел рисунок его губ, крепко сжатых, жестоких. Нет, Боб ничем не поможет мне в этой вселившейся в меня смертельной тоске. Эта внезапная уверенность была вызвана не нашей ссорой. Ссоры возникали у нас тысячи раз со дня отъезда из Франции. Я вдруг постиг истину озарением, внезапно освещающим подлинную суть давних отношений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46