– И никто не знает? И поэтому ты боишься? И именно из-за этого мы должны быть вместе, чтобы быть сильными, да?
– Да, – прошептала Кэтлин.
В комнате была полная темнота. Однако Антуан закрыл глаза, словно в них ударил яркий свет.
Только несовместимые с обычным ходом человеческих дел обстоятельства – даже если сами по себе эти обстоятельства ужасны – могут сообщить счастью ту особую остроту, тот пыл и восторг, которые обрела в тот момент любовь Кэтлин и Антуана.
Они видели, что они были выбраны и помечены один другим. Они не могли назвать силу, которая определила этот выбор. Но ни одна женщина не могла дать Антуану то, что дала ему Кэтлин. Ни один мужчина не мог исполнить все пожелания и надежды Кэтлин в той мере, в которой это сделал Антуан. Открывая один и тот же фатальный знак в их прошлом, складывая в общую сумму цифры их одиночества, они неожиданно снова обрели смысл своей жизни. Они не были больше замурованы в самих себе.
– Не случалось ли тебе в молодости мечтать о необитаемом острове, чтобы спрятать там свою единственную любовь? – спросила на следующий день Кэтлин.
– Может быть, – сказал Антуан.
– Вспомни хорошенько, – сказала Кэтлин.
– Теперь… да… вспоминаю… Так и есть, – сказал Антуан.
– Я была в этом уверена, – прошептала Кэтлин.
Она нежно улыбнулась своим большим, немного извилистым, мягким ртом, своими зелеными глазами.
– И что? – спросил Антуан.
– Подумай немного и оглядись вокруг, – сказала Кэтлин вполголоса.
Они сидели на террасе кафе площади Росио в самый многолюдный час. Мужчины со всех сторон с любопытством рассматривали Кэтлин.
Антуан обвел глазами все эти лица; потом – другие террасы, площадь, на которой было полно народу, и снова посмотрел на Кэтлин.
– Теперь понимаешь? – спросила она.
– Думаю, да, – сказал Антуан.
Его рука нарисовала в воздухе узкий круг, который обводил Кэтлин и его самого.
Они могут сколько угодно суетиться, мы с тобой все равно находимся на необитаемом острове, да? – спросил он.
– Вот именно, вот именно, дорогой! – воскликнула Кэтлин. – Ты нашел знак. Куда бы мы ни пошли, что бы ни случилось, между нами и остальными людьми есть круг… глубокий, как море.
– Вокруг необитаемого острова, – сказал Антуан.
Он задумался, и его лицо с тяжелыми чертами озарилось изнутри.
– Это прекрасно, – сказал он.
Тут подбежал и заметил их Янки Жозе, на ходу расхваливавший свои газеты. Антуан купил ему мороженое. Глядя, как тот ест, он прошептал:
– Даже он… нет… даже он не находится на необитаемом острове.
Жозе поднял к Антуану набитый мороженым, скованный холодом рот.
– Не обращай внимания… это игра, – сказала ему Кэтлин.
И она засмеялась высоким, прозрачным, кристальным смехом, как совсем юная девушка. Ее чистая, белая длинная шея вся зашлась от смеха.
Они стали играть в необитаемый остов.
Они, прежде избегавшие себе подобных, стали теперь получать удовольствие, приходя туда, куда сбегалось, где скапливалось человеческое племя. Это не было ни вызовом, ни даже реваншем. Они просто освободились от оков, которые были у каждого из них, когда они пребывали в одиночестве.
Теперь они были вдвоем и без оков. Они были сильнее, чем целая армия.
Их видели в ресторанах; в Аркадии, заведении, которое часто посещали моряки, и они там танцевали; на боях быков, где матадор в костюме Людовика XV работал на проворной, словно летающей на крылья лошади и где быка не убивали.
Они много говорили. Они очень всем интересовались. Они наверстывали упущенное.
Слушая Антуана и его воспоминания, Кэтлин узнавала суровую хронику мира. Она учила его, учила совершенно естественно, используя лишь ресурсы своей речи, своего образования и своих мечтаний, как обогащать энергией ума приобретенный им опыт.
И всегда и везде, больше, чем у остальных, их сопровождало чувство, что их жизнь в гораздо большей степени, чем жизни всех остальных встречавшихся им людей, подчиняется некой фатальности, присущей только им одним.
Однажды вечером они снова пошли в погребок, где пели «фадо». И у них была такая вера в свою защищенность, благодаря их недоступному и загадочному сообщничеству, что они пригласили Марию и Янки Жозе.
Погребок был таким же, и публика та же, и тишина тоже стояла, как и в тот вечер. И тучная старуха пела, как всегда, своим ангельским голосом, и больной чахоткой истощал для них свой ограниченный резерв жизни. Но ни Антуан, ни Кэтлин не ощутили снова того состояния, которое они познали там раньше. Они не нуждались больше в скрытом, тайном воздействии, чтобы вести их нота за нотой к тайному признанию. Монотонное, душераздирающее, очень тонкое, доведенное до изнеможения пение не подходило больше смелости, изобилию, новому полнокровию их любви.
– «Фадо» не надо слушать очень часто, – сказала Кэтлин во время паузы. – Среди них есть очень красивые, но их ткань очень тонкая, совсем прозрачная.
– Подожди, – сказал Антуан.
Он позвал гитариста, увел его в зал, и они оставались там довольно долго.
Когда они вернулись, гитарист попросил публику обратить ее благосклонное внимание к любителю. Это никого не удивило. Это было принято.
Антуан немного поколебался, шея его стала кирпичного цвета, но он взглянул тайком на Кэтлин и запел грустную песню Брюана.
Задолго до рождения Антуана эта песня бродила по улицам и пригородам Парижа, собирала на мостовых грязное и великолепное волшебство большого города и придавала отчаянную храбрость тысячам сердец подобных сердцу Антуана.
Поэтому он пел так хорошо, что, хотя языка, на котором она пелась, в погребке никто не знал, аудитории она понравилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27