Кэтлин смотрела на лицо своего мужа. Снимок был маленький, но поражали сходство, рельефность изображения, живость черт.
Кэтлин вспомнила морг.
Льюис водил ее туда, чтобы опознать выброшенный морем труп.
У нее в голове замелькали обрывки мыслей: «Никто не имеет права убивать… Не будет счастья у того, кто убил… Нет прощения».
Воспоминание о том, что предстало ее глазам в морге, рассеялось. Кэтлин снова увидела то изображение, которое держал в ладони Антуан. Тогда она взяла себя в руки.
Она вспомнила то, что знала она одна; оборотную сторону этого столь прекрасного лица, изнанку этого высокого лба, истинные наклонности этих вот тонких губ, потайной взгляд этих глаз, которые все находили восхитительными.
«То была не моя вина, – сказала она себе с какой-то отчаянной надеждой. – Я если и проклята, то заслуживаю снисхождения. Но вот только надо заплатить… Заплатить сполна».
Кэтлин сделала очень мягкое и в то же время как-то по особому властное движение и взяла изображение мужа.
– Антуан, – сказала она.
Он повернулся к Кэтлин, как если бы она его ударила.
– Все хорошо, – сказала она. – Это было нужно. Я должна была заплатить за путешествие. Нельзя было уйти и не заплатить. Все хорошо, я тебя уверяю.
Она внимательно посмотрела на фото, чтобы снова увидеть изнанку изображенного там мужчины, обрести необходимую смелость.
Она сказала:
– Не нужно на меня сердиться за то, что я не все тебе рассказала. Это из-за тебя. Я не хотела портить его образ в твоих глазах. Я боялась твоего отвращения. Ты мог сказать мне, что угодно. Я предпочла, чтобы ты верил, будто я внушала и разделяла большую любовь. Один раз я была готова рассказать. Но тогда ты сам не захотел.
– Припоминаю, – сказал Антуан.
Он чувствовал себя очень спокойно. Он больше ничего не боялся.
– Ну и вот… – сказала Кэтлин.
Она говорила холодно, внятно, словно это был финансовый отчет. Она платила.
– Я была влюблена (Антуан ничего не почувствовал). Как все девочки в этом возрасте были бы в него влюблены. Ни больше, ни меньше. Но сразу же, поверь, пришло отвращение. И ненависть… Да еще какая ненависть!..
Кэтлин посмотрела на фотографию мужа.
«Она говорит правду», – подумал Антуан.
И спросил, хотя ничто в нем не подтверждало внутреннего интереса к этому вопросу:
– Подонок?
– Сумасшедший извращенец, – сказала Кэтлин. – Худший из сумасшедших. В одной области. Но все время. И я была единственной, кто знал это. Кто страдал. Кто дрожал. Я так боялась, что вдруг и я тоже заражусь этим. Этим отвратительным безумием… Если ты хочешь, я тебе скажу…
– Нет, – сказал Антуан. – Сейчас меня это не интересует. Я все понимаю. И скалу… он, наверное, опять…
– Да. Ну и вот…
– Да.
Он зажег сигарету. Не для того, чтобы успокоить нервы. Он не нервничал. Просто ему захотелось покурить.
– Спасибо, – сказал он. – Я искренне тебе говорю. Это не легко рассказать. Благодарю тебя. Но все-таки жаль.
Он хотел погладить волосы Кэтлин, но потом подумал, что не стоит.
– Жаль, что тебе пришлось довольно долго и что…
Кэтлин захотела ответить. Антуан остановил ее нетерпеливым и одновременно усталым жестом.
– Я понимаю, – сказал он. – Это естественно: девочка… обычаи… семья… скандал…
Антуан покачал головой. У Кэтлин было такое впечатление, что он перестал видеть ее, что он вообще больше ничего не видит. И у него тоже было такое впечатление. Разве что белое пятно, очень белое пятно и зеленые точки.
Они стояли оба на обочине жизни, на берегу реки или какой-нибудь бездонной сточной канавы. Они не могли точно сказать. Они были очень уставшие.
– Все-таки жаль, – прошептал Антуан. – Я привык к другой картине. К картине большой любви и к тому, что ты убила из-за любви… Я не говорю, что мне это нравилось. Но это можно было хоть как-то принять. И мы как бы говорили на одном языке.
– А теперь? – спросила Кэтлин.
И она испугалась за свой голос.
– Все нужно начинать сначала, – сказал Антуан.
И он тоже испугался за свой голос.
– Даже не начинать сначала, – сказал он. – у этого больше нет начала. У этого больше нет конца. Это другой мир. Я захочу все знать. И я никогда не узнаю, что бы ты ни сказала, и даже если ты расскажешь все. Потому что это другой мир. И потом на тебе печать. Печать худшего… Со мной ты получаешь свое противоядие. Я раньше думал, что я для тебя что-то такое, на что соглашаются за неимением лучшего. И страдал от этого. Но это было не так трудно. Я предпочитаю быть дублером, чем медбратом. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Кэтлин направилась к двери. Антуан взял ее за плечо, остановил, спросил:
– Куда ты направилась?
– К Льюису… Все ему рассказать.
Антуан отпустил плечо Кэтлин, подумал и в конце концов сказал:
– Нет, тогда получится, что он выиграл. Теперь я вижу его систему. Он играл от борта. Играл мной против тебя. Он использовал меня, как орудие. Так что нет. Не надо.
– Ты прав, – сказала Кэтлин.
– Твоя полиция, твое правосудие, цена, которую ты должна заплатить, – это я, – сказал Антуан.
Его лицо стало похоже на маску безжалостного отчаяния. Кэтлин долго вглядывалась в эту маску.
– Антуан, – сказала она тихо, – я пойду на террасу, взгляну в последний раз на Лиссабон.
– Иди, а то солнце садится.
– Ты помнишь слова Марии? Когда у тебя было счастье, больше уже не смеешь ничего просить у неба.
– Мария – это святая, – сказал Антуан рассеяно.
Кэтлин пошла по винтовой лестнице, которая вела на крышу.
– Тебе не кажется, Тонио, что уже пора? – спросила Мария.
– Что пора? – спросил Антуан.
Мария замахала своими короткими, изуродованными жиром руками.
– Святая Мария!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27