– Вы знаете, кто это такой, этот Кинг, которого моя дочь ждет до вечера и который потом ее провожает, Кинг, чей голос узнает ее отец? Вы знаете?
Сибилла перевела дыхание и закончила пронзительным, истерическим криком:
– Это лев! Да, лев! Хищник! Чудовище!
Она была на грани нервного срыва и, должно быть, поняла это. Стыд и отчаяние оттого, что ее видят в таком состоянии, смели с ее лица все, что не относилось к ним.
Патриция сидела словно застывшая в своем накрахмаленном платье, и загар у нее на щеках казался потускневшим.
– Иди к ней, – сказала она отцу. – Она сейчас нуждается в тебе.
Буллит повиновался. Девочка перевела взгляд на меня. В нем было невозможно что-либо прочитать. Я пошел к себе. Я был не в состоянии что-либо сделать для них.
– Ребенок льва… – говорили о Патриции работающие в заповеднике негры.
XIV
Бого, который ждал меня перед хижиной, вошел вслед за мной в помещение и спросил:
– В котором часу господин будет ужинать?
Его униформа, его голос, его лицо, его поза, необходимость отвечать ему – все в нем меня немыслимо раздражало.
– Ничего не знаю, – ответил я. – Да и не имеет это никакого значения. Попозже я как-нибудь разберусь с этим сам.
– Господин пожелал, чтобы я все упаковал сегодня, чтобы уехать как можно раньше, – заметил Бого.
– Мы уедем, когда у меня будет на то желание, – сказал я, сжав зубы.
Бого сначала заколебался немного, но потом спросил, опустив голову:
– Но мы все-таки уезжаем, господин, да?
Мне очень не понравилась интонация его голоса, где слились воедино страх, упрек и навязчивое стремление как можно скорее покинуть заповедник.
– Это буду решать только я, – ответил я.
– А самолет господина? – прошептал Бого.
Скорее всего, я поступил бы так, как я поступил, даже если бы мой шофер не обнаружил в разговоре со мной столько упрямства. Однако в тот момент мне казалось, что меня заставил принять решение протест против отвратительного посягательства на мою свободу. Я вырвал лист из своего блокнота, написал несколько строчек и приказал Бого:
– Отнесите это в бунгало, немедленно.
В моем послании Буллиту я просил его передать в Найроби во время ближайшего сеанса радиосвязи, что я аннулирую заказ на зарезервированное для меня место в самолете, который летит послезавтра в Занзибар.
В соответствии с правилами заповедника электрогенератор прекратил свою работу в десять часов. Я зажег ветрозащитную лампу и расположился на веранде. Бутылка с виски стояла в пределах досягаемости. Но я не притрагивался к ней. Пить мне не хотелось, равно как и есть или спать. И думать тоже не было никакого настроения. Успело похолодать. Ночь была прозрачная. В темноте выделялись сухие линии колючих деревьев и столообразная форма Килиманджаро. Небо и звезды скрывал соломенный навес. Это не имело значения.
Мысли мои вертелись вокруг вещей сугубо практических, сугубо тривиальных. Я размышлял, не забыл ли вписать что-либо из необходимого в список покупок, который отдал Бого. Он должен был, едва наступит утро, отправиться в расположенную в тридцати километрах деревню Лайтокито к индийцу-бакалейщику, дабы пополнить наши съестные припасы. Я не без юмора вспомнил ужас, охвативший моего черного шофера с головой черепахи, когда он узнал, что наше пребывание среди диких зверей продляется на неопределенное время. Потом я вообще перестал думать. Скорее всего, устал…
Доносившиеся из бруссы звуки – потрескивания, стоны, пересвисты, шепот – все вместе становились вокруг хижины какой-то таинственной ночной речью. Время от времени над этим говором взмывал вверх тонкий крик, проносился хриплый вопль, раздавался неистовый призыв. А в глубине поляны появлялись и исчезали огромные тени.
Я ждал, не пытаясь предугадать события. Зачем напрягать разум. Кто-то должен был прийти и объяснить мне тайны ночи и смысл проведенного мною в Королевском заповеднике дня, кто-то должен был сказать мне, почему же я все-таки оказался не в состоянии уехать из него.
Однако хотя я и сидел на веранде очень долго, до тех пор пока перила ее не покрылись утренней росой, никто так и не пришел.

Часть вторая
I
Я с трудом поднял веки. На этот раз я был обязан своим пробуждением не чудесной маленькой обезьянке, а Бого, моему шоферу.
– Обед, господин… – говорил он, – обед!
– Завтрак, ты хочешь сказать? – спросил я.
– Нет, господин, обед, – ответил Бого. – Уже около двенадцати часов.
– Вот оно что. Понимаешь, поздно очень заснул вчера.
Я словно хотел извиниться перед ним. Я не собирался этого делать, но так получилось. За несколько недель я приучил Бого неукоснительно соблюдать программу и следовать точно по намеченному маршруту. Отъезды, приезды, промежуточные остановки, завтраки, обеды, ужины – все подчинялось этому правилу. Я делал все возможное и невозможное, чтобы напитать каждое мгновение путешествия новыми знаниями и эмоциями. И Бого научился самоотверженно служить моим замыслам. А тут вдруг я сам взял и нарушил дисциплину, сломал, можно сказать, долгую традицию. Середина дня, а меня нужно извлекать из постели, чтобы накормить.
Во всем теле было ощущение помятости и разбитости. «Это оттого, – подумал я, – что я почти всю ночь просидел неподвижно на веранде». И направился в хижину-ванную. Однако на этот раз вопреки обыкновению ни горячая вода, ни вода холодная не сумели придать приятной расслабленности моим мышцам и не улучшили моего настроения. Разбитость моя была не телесного свойства, а морального. Меня раздражало все и в первую очередь – я сам.
Эти вот консервы – сколько мне их еще терпеть?
Занзибар… Туда я, наверное, уже больше никогда не соберусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63