Я сделал, как она велела.
– Быстрее и сильнее, – приказала Патриция.
Лев потянулся немного вперед мордой, чтобы понюхать меня поближе, зевнул и закрыл глаза. Патриция убрала свою руку. А я продолжал энергично гладить рыжую шкуру. Кинг не шевелился.
– Ну вот, теперь вы подружились, – серьезным тоном сказала Патриция.
Но она тут же рассмеялась, и невинное лукавство, которое мне в ней так нравилось, вернуло ей детскую веселость.
– Что, сильно испугались, а? – спросила она меня.
– Страх и сейчас все еще со мной, – ответил я.
Услышав мой голос, этот исполинский лев открыл один желтый глаз и пристально посмотрел на меня.
– Не останавливайтесь, чешите ему шею и продолжайте говорить, быстро! – сказала мне Патриция.
Я принялся повторять:
– Страх и сейчас все еще со мной… все еще со мной… все еще со мной…
Лев послушал меня какое-то время, зевнул, потянулся (я почувствовал, как заколыхались у меня под ладонью огромные узловатые мышцы), скрестил передние лапы и замер.
– Прекрасно, – сказала Патриция. – Теперь он знает вас. Запах, кожу, голос… все. Теперь можно присесть и поговорить.
Я постепенно замедлил движение руки по шее льва, дал ей немного отдохнуть, потом совсем убрал.
– Садитесь вот сюда, – сказала Патриция.
Она показала мне на квадрат сухой травы в одном шаге от когтей Кинга. Я сгибал колени дюйм за дюймом, оперся о землю и наконец сел настолько медленно, насколько это было возможно.
Лев подвинул морду в мою сторону. Его глаза посмотрели раз, другой, третий – на мои руки, на мои плечи, на мое лицо. Он изучал меня. И тут, ошеломленный и восхищенный, освобождаясь постепенно от страха, я увидел, как в направленном на меня взгляде льва Килиманджаро пробегают вполне понятные мне выражения, выражения вполне человеческие, которые я мог назвать одно за другим: любопытство, добродушие, доброжелательность, великодушие сильной личности.
– Все хорошо, все хорошо, все идет очень хорошо… – напевала Патриция.
Теперь она обращалась уже не к Кингу: песенка была голосом ее созвучия с миром. В этом мире не было ни барьеров, ни перегородок. А благодаря посредничеству Патриции, благодаря ее ходатайству этот мир обещал стать и моим миром тоже. Я обнаруживал с радостью, не сопряженной с ощущением безопасности, что с меня как бы спали чары незапамятного ужаса и такого же древнего непонимания. И что начавшиеся общение и дружба между огромным львом и человеком показывают, что мы живем не во взаимонепроницаемых мирах, что эти миры расположены совсем рядом на единой и бесконечной лестнице живых существ.
Зачарованный и не совсем отдавая себе отчет в своих действиях, я наклонился к царственной львиной морде и прикоснулся, как делала это Патриция, кончиками ногтей к темно-каштановому треугольнику, разделявшему большие золотистые глаза. По гриве Кинга пробежала легкая дрожь. Его тяжелые губы задрожали, растянулись. В приоткрывшейся пасти мягко заблестели ужасные клыки.
– Смотрите, смотрите внимательно, – сказала Патриция, – он вам улыбается.
И как тут было не поверить ей? Разве не слышал я собственными ушами, когда был в овраге, смех Кинга?
– Я выбрала самый лучший момент для вашей встречи, – сказала Патриция. – Он хорошо поел, насытился. (Она похлопала его по мощному брюху.) Сейчас самое жаркое время дня. Здесь много тени. И он счастлив.
Патриция скользнула к нему ближе, между его передними лапами, смешала свои стриженные в кружок волосы с его огромной шевелюрой и сказала:
– Ну вот видите, все не так уж страшно. И не так уж тяжело.
– При условии, что ты рядом.
Стоило мне произнести эти слова, как все во мне и вокруг меня изменилось. Я вышел из состояния транса, куда меня погрузили сначала доведенный до крайности страх, а затем такая радость и где чудо выглядит вполне естественным. А тут я вдруг посмотрел на все другими глазами, так, как я привык смотреть в своем обычном состоянии, и меня поразила невероятность происходящего: саванна, отрезанная от остального мира; деревья, выросшие на скудных почвах и покрытые не листьями, а колючками; и под зонтом из длинных ветвей возлежит на свободе, в своей стихии царь зверей, опаснейший из хищников, а я сижу рядом и глажу ему лоб. И все это было реальным, настоящим, удостоверенным чувствами и рассудком, но все происходило только благодаря Патриции. Благодаря девочке в сером комбинезончике, пристроившейся, словно червячок тутового шелкопряда, на груди у льва.
Как выразить ей то, что подсказывали мне моя бесконечная признательность и моя восторженная нежность? У меня было лишь самое банальное средство. Я спросил ее:
– Патриция, можно я тебя расцелую?
То ли сила моего чувства наполнила мой голос, то ли Патриция не привыкла к подобным порывам, но только щеки ее обрели тот прелестный цвет, какой я уже видел на них, когда к загару у нее добавлялся еще и румянец удовольствия. Девочка живо отодвинула прикрывавшую ее огромную лапу и потянулась ко мне своим личиком. Оно пахло лавандовым мылом, ароматами бруссы и запахом рыжего хищника.
Кинг с напряженным вниманием следил своими большими золотистыми глазами за нашими жестами. Когда он увидел, как моя голова приблизилась к голове Патриции, а мои губы коснулись ее лица, на морде льва снова появилось то выражение, которое девочка назвала улыбкой. А когда она опять заняла свое место у него между лапами, Кинг лизнул ей волосы.
– А он часто меня целует, – со смехом сказала Патриция.
Так мы и сидели втроем, объединяемые дружеским расположением тени и земли. Я попросил ее:
– Расскажи мне, Патриция, расскажи, с чего это начиналось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63