Она сказала Патриции неровным, близким к истерике голосом:
– Да встань же ты. Не стой на коленях перед дикарем.
Патриция встала. Лицо у нее было спокойное, но в глазах чувствовалась какая-то настороженность. Она ждала еще чего-то.
Ориунга остановил на ней свой бессмысленный взгляд, сорвал со лба львиную гриву, поднял ее очень высоко вверх на острие копья и, обратив лицо к небу, выкрикнул какое-то яростное заклятие. Потом шея сникла, снова выпрямилась, заколыхалась, позвонок за позвонком, конечности вдруг тоже стали гибкими, словно лишенные костей, таз будто бы надломился, суставы разошлись, и он снова повел за собой хоровод. Остальные воины последовали за ним, ломая свои тела в том же ритме. А рядом с ними задергались в тех же конвульсиях девочки с выступающей на губах пеной и остекленевшим взглядом.
Патриция дернулась в их сторону. Сибилла обеими руками вцепилась в нее.
– Поехали домой, Джон, немедленно! – кричала молодая женщина. – Мне сейчас будет нехорошо.
– Да, конечно, милая, – сказал Буллит. – Но мне нужно еще ненадолго задержаться. А то они воспримут это как оскорбление. Нужно их понять. У них тоже свое достоинство.
На этот раз он употребил это слово безо всякой иронии, без какого-либо намека.
Буллит попросил меня:
– Будьте добры, проводите Сибиллу и малышку. Рейнджер отвезет вас, а потом пригонит мне «ровер» обратно.
Даже отъехав на порядочное расстояние от маниатты, мы продолжали слышать ее гомон. Из-за этого царившее в машине молчание казалось еще более тягостным. Чтобы прервать его, я спросил у Патриции:
– Праздник долго продлится?
– Весь день и всю ночь, – ответила Патриция.
Сибилла, державшая дочь на коленях, жадно, словно после обморока, вдохнула воздух. Она склонилась к стриженным в кружок волосам и спросила у Патриции:
– А что тот моран крикнул в самом конце?
– Я не поняла, да и к тому же, милая мамочка, это не имеет никакого значения, – любезно ответила Патриция.
Не вызывало сомнения, что она солгала, и мне казалось, что я знал почему.
XIV
Патрицию я увидел лишь на следующий день. Она появилась у меня в хижине, когда утро уже подходило к концу. На этот раз она была одна, без газели и без крошечной обезьянки. Хотя пришла она не после общения с животными, не со стороны водопоя. На ее тапочках для бруссы не было ни малейшего следа жидкой глины, а на очень поношенном бледно-голубом комбинезончике, который она носила в этот день, не было ни пятнышка, ни морщинки.
– Я все утро была с мамой, – сразу же заявила мне Патриция, как бы желая извиниться за то, что не уделяет мне достаточно внимания. – Мы хорошо поработали и много говорили. Сейчас она чувствует себя хорошо, совсем хорошо.
Ласковое, очень детское лицо Патриции было гладким, спокойным. Она улыбнулась мне самой милой своей лукавой улыбкой и сказала:
– Мама разрешила мне пообедать у вас.
– Прекрасно, – сказал я, – но у меня все только холодное.
– Я как раз на это и рассчитывала, – сказала девочка. – Быстрее закончим.
– А ты что, торопишься? – спросил я.
Она не ответила на мой вопрос, а только воскликнула:
– Предоставьте мне заняться этим самой. Покажите мне, где у вас продукты.
В хижине-кухне были банки с сардинами и говяжьей тушенкой, масло, печенье, сухой сыр. Патриция, высунув кончик языка и сдвинув брови, выложила весь этот провиант на тарелки, перемешала его, сдобрила горчицей, добавила пряностей, расставила тарелки на столе на веранде. Лицо у нее было серьезное и счастливое.
Мы заканчивали нашу трапезу, когда подошел Бого, собираясь приготовить мне обед. С ним был Кихоро.
– Ну вот и прекрасно, – сказала Патриция. – Пора ехать.
– Куда? – спросил я.
– К дереву Кинга, – ответила Патриция.
– Так рано?
– Заранее трудно сказать.
Она смотрела на меня своими большими темными глазами с тем невинным и упрямым выражением, которое у нее всегда означало, что спрашивать у нее каких-либо объяснений совершенно бесполезно.
Мы поехали, как обычно, сначала по средней дороге, потом по тропе, ведущей к месту встреч девочки и льва. Бого как всегда остановил машину на этой тропе, вскоре после перекрестка. И как всегда Кихоро сделал вид, что остается с ним. Пока мы ехали, мы не обменялись с Патрицией ни единым словам. Так же молча мы дошли с ней и до тернистого дерева с длинными ветвями в форме зонтика.
Кинга там не было.
– Ну вот видишь… – сказал я девочке.
– Не имеет значения, – ответила Патриция. – Здесь ждать гораздо приятнее.
И она легла под деревом.
– Как же здесь хорошо! – вздохнула она. – Как хорошо тут пахнет.
Я не знал, имела ли она при этом в виду сухой, терпкий, немного резковатый аромат бруссы или же неуловимый для меня запах, оставленный в траве львом-исполином.
– Да, здесь просто чудесно, – прошептала Патриция.
Она, казалось, запаслась бесконечным терпением. И была уверена, что ожидание будет не напрасным.
К дереву подбежала, высоко и небрежно поджимая в прыжках ноги, прекрасная антилопа, но, увидев нас, резко прыгнула в сторону и исчезла.
– Она приняла нас за Кинга, – весело рассмеявшись, сказала Патриция.
Потом она закрыла глаза и задумчиво произнесла:
– Она немного похожа, особенно ростом, на одну антилопу, которую в этом заповеднике вообще невозможно встретить.
Девочка вдруг приподнялась на локте и, внезапно оживившись, продолжала:
– Я сама ее не видела, если не считать фотографий, но родители часто рассказывали мне о ней. Ее привез совсем маленькой из Уганды один друг моего отца и подарил ее на свадьбу моей маме. Я даже не знаю, к какой породе принадлежит эта антилопа. Ее звали Уганда-Коб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63