На самом деле Мона не планировала попасть в Лондон. К началу занятий в сентябре она придумает какое-нибудь драматическое объяснение отмены поездки. Но тут Господь решил преподать ей урок. Одна из подружек позвонила к ним домой, подошла мать, и та поздравила Рахиль с удачей Моны. В результате – материнский восторг, предсказание колоссального успеха, билеты на самолет и тысяча долларов на расходы от них с бабушкой.Вот тогда и надо было признаться. У нее нет причины ехать в Лондон. Страшно подумать, что случится, когда выяснится правда. Ее мать? Бабушка? Девочки, которые сбрасывались на магнитофон и просили передать их восторженные поздравления Ванессе Редгрейв и Джулии Кристи? Она, конечно, попытается поступить в Академию, это понятно, но что они скажут, если ее не примут, и чем ей заниматься два летних месяца? А сейчас, сверх того, возник Ник Элбет. Она чувствовала себя так, словно ее сбил грузовик. Мона никогда не встречала подобного мужчины. Парни, которых она знала, были либо милыми еврейскими мальчиками с соответствующими именами типа Сеймур, Мюрей, Эд, либо американскими парнями со Среднего Запада, обычно, Сонни, Скотти или Бады. Ни один из них не выглядел, не говорил и не произвел на нее такого впечатления, как Ник Элбет.С первого взгляда на него ее грудь затрепетала. Простые прикосновения на лестнице или когда он помогал ей сесть в машину, возбудили Мону настолько, что она боялась – все заметят ее горящие щеки. Последний удар по нервной системе произошел несколько минут назад: после пожеланий спокойной ночи и счастливых снов Ник и Джорджина, прихватив поднос, скрылись в спальне хозяйки. Перед уходом Ник протянул руку и прижал пальцы к уголкам ее рта.– Крошки, – объяснил он.Это походило на электрошок, она почувствовала себя Эльзой Ланчестер, невестой Франкенштейна. Казалось, волосы шевелятся на голове.Невозможно расслабиться. Она пытается спланировать стратегию поступления в Академию, но не может мыслить логически. В Челси Мьюз слишком тихо. Она не привыкла к такому спокойствию. Ей нужен шум, музыка, телевидение, вой сирен полиции и скорой помощи, громыхание грузовиков, телефонные разговоры, хлопанье дверей, громкие крики, споры, смех, детский плач. Разбитая физически и морально, она пыталась вспомнить разницу во времени между Лондоном и Нью-Йорком, чтобы хоть немного отрегулировать свои внутренние биологические часы. Шесть часов вперед или наоборот? Сейчас дома полдень или полночь?Эми заперлась в своей комнате. Джорджина и Ник тоже были за закрытой дверью спальни всего в нескольких футах от Моны. Она напрягала слух, хотя ей было стыдно, надеясь уловить звуки их любви, которые только усилят чувство одиночества и заброшенности. Она не ждала такого поворота событий. Перед глазами возникло лицо Бобби Кеннеди. Бедный Бобби. Он тоже не ожидал такого поворота.Словно ей недостаточно вины за собственное вранье, Мона начала мучиться угрызениями совести еще и за равнодушие к смерти Бобби, за то, что ни одна мысль о нем, ребятах или тете Этель не пришла ей в голову с тех пор, как Ник Элбет вошел в гостиную леди Джорджины. Зависть – вот ее проблема. Она прекрасно знала это. Пыталась бороться, но зависть всегда была рядом. Она не испытывала ненависти к людям, которым завидовала. Но желала им смерти от заразной болезни или пули убийцы. Она просто хотела иметь то же, что они. То же самое, не меньше.Логика говорила, что завидовать – саморазрушительно. Но это не помогало ее честолюбию. Она завидовала Файе Данауэй, выбранной Уореном Битти на роль в фильме «Бонни и Клайд», или Оливии Хассей, игравшей Джульетту у Дзефирелли, или племяннице Кэтрин Хэпберн, приглашенной на постановку нового фильма со знаменитой тетушкой.Скрип двери спальни Джорджины заставил Мону выключить настольную лампу. Ее дверь была открыта. Пусть думают, что все спят. В темноте она слышала, как любовники проскользнули мимо ее спальни, потом вниз по лестнице. Каждый звук невероятно усиливался среди абсолютной тишины дома. Хлопнула входная дверь. Открылась и закрылась дверца машины Ника. Мотор заурчал, заглох и, наконец-то, завелся. Колеса зашуршали по гравию. Они уехали. Теперь она завидовала Джорджине, леди Джорджине с ее голубой кровью и аристократичным фарфоровым личиком. Почему не она, Мона, в той машине, вместе с Ником? Почему не она мчится в романтическую неизвестность этой прохладной летней ночью?– Эми…, – робко позвала Мона. Ей нужно поговорить с кем-нибудь. Эми не ответила. В Нью-Йорке это не остановило бы Мону. В Нью-Йорке она бы колотила в дверь и требовала составить ей компанию. Вместо этого она пробралась в темноте в гостиную. Телефон стоял на столике у камина. Маленькая, испуганная, тоскующая по дому девочка хотела к маме. Телефонистка сказала, что в Нью-Йорке на шесть часов меньше. Отлично. Мама умирает от беспокойства и оживет, услышав дочь. Мона покается в своих грехах и будет молить о мамином прощении. Они обе заплачут, и Мона пообещает вернуться домой ближайшим самолетом.– Извините. Номер не отвечает.Не отвечает? Где она, черт побери? Что это за мать? Ходит неизвестно где, когда должна сидеть у телефона, в тревоге ожидая звонка единственной дочери из Лондона, Англии! Невиданно, неслыханно! Никого не волнует, что с ней происходит, верно? Никого не интересует, жива она или мертва.Мягкая коричневая диванная подушка напомнила о покинутом плюшевом медвежонке. Она обхватила ее руками и понесла в спальню, где, не раздеваясь, упала на кровать и крепко заснула.– Просыпайся, Золушка!Она уловила запах Ника, еще не открыв глаза, аромат крепкого дорогого одеколона прочистил туман в голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106