Оно было очень серьезным, таким же, как тогда, когда мама говорила, что нельзя ничего брать из домашней аптечки.
– Нет, дорогая. Ты больше не ее.
– Как ее звали?
– Я не знаю, Джилл. Она была очень красивой, я уверена, потому что она родила тебя.
– Но почему она отдала меня тебе?
– Ну… видишь ли, это трудно объяснить. Иногда с людьми разное случается, нет денег, например, нет чудесного дома с комнаткой для маленькой девочки. Так вот, раз она любила тебя и хотела, чтобы у тебя все было хорошо, а мы как раз очень, очень хотели маленькую девочку, ну… вот так все и произошло. Ты понимаешь?
Джилл это показалось вполне разумным объяснением.
– А что еще?
– Что-нибудь еще рассказать? Ну хорошо! Мы были так счастливы, папа и я. Мы сразу же пошли и купили колыбельку. Ты была первым ребенком, кто спал в ней. Тебе был всего один день, когда мы принесли тебя домой, меньше, чем Джерри или Люсиль, или Шарон. Помнишь, какой маленькой была Шарон год назад? Ну вот, ты была еще меньше.
– И у меня были рыжие волосы. Мама засмеялась.
– Да нет. Ты была лысой, как все мои дети.
Все мои дети. Мамин голос был таким мягким и успокаивающим. Потом мама уложила ее в кровать и заботливо укрыла одеялом. Она задвинула шторы, поцеловала Джилл в щеку, потом снова подошла, поцеловала и закрыла дверь.
«Мои дети». «Мы очень хотели маленькую девочку». Не так уж и плохо быть удочеренной. Стали бы люди так беспокоиться и покупать все эти дома, высокие кресла и коляску, и все эти вещи, если бы не хотели взять тебя.
Никто по соседству никогда и не спрашивал Джилл о том, удочерена ли она, потому что большинство и так знали это; но она ничего не имела бы против, если б и спрашивали. Это было как своего рода отличительный знак, как, например, принесенный домой табель с отличными отметками или умение приготовить обед, когда мама сломала ногу. Быть удочеренной было еще одной из сторон ее «я», как веснушки на руках или призы за катание на лыжах – все то, что мы считаем само собой разумеющимся и о чем редко задумываемся.
Однажды учитель в шестом классе дал задание. Речь на уроке шла о том, что Америка заселялась людьми, приехавшими из разных мест, которые привезли с собой различные традиции и обычаи. Им нужно было узнать все, что они смогут, о своих предках и нарисовать свое генеалогическое древо.
– Постарайтесь проследить как можно глубже, – сказал учитель.
У одного мальчика в классе прапрадедушка был индейцем, и он очень гордился тем, что был «коренным американцем». Другой мальчик знал свою прапрабабушку, которой было девяносто семь лет, и она могла рассказать о приезде в Нью-Мексико, когда это еще был дикий край.
– Это по-настоящему интересно, – говорил учитель. – Изучая свою родословную, вы многое узнаете и о самих себе. Поэтому расспрашивайте побольше!
В тот же вечер сразу после ужина Джилл отправилась в дом своих бабушки и дедушки. Мамины родители к тому времени уже умерли, а папины были живы и здоровы; они сразу же заинтересовались заданием, которое получила Джилл.
– Тебе бы очень понравился мой отец, – сказал дедушка. – Он был великим танцором. Даже в старости он все еще мог исполнять народные танцы своей родной Венгрии. Вот бы тебе увидеть его! У него было крепкое сердце и отличное чувство юмора.
Бабушка написала имена своих родителей и даже вспомнила девичьи фамилии своих бабушек. Она рассказала несколько смешных случаев. Джилл видела, что бабушка и дедушка получали удовольствие от своих воспоминаний. Они никак не хотели отпускать ее домой и усадили ее за стол, угощая лимонадом и пирожными. Неожиданно зеленовато-голубой луч весеннего солнца упал на стол рядом с Джилл, осветив седеющие волосы мужчины, пробежал по круглому оживленному лицу женщины. Именно в этот момент Джилл особенно остро ощутила свою обособленность, непохожесть на них.
«Все это не имеет никакого отношения ко мне. Это не моя история».
Выждав какое-то время, чтобы не обидеть их своим внезапным уходом, она, поблагодарив, пошла домой. Мальчики из старших классов играли на поле в баскетбол. Прямо перед своим домом она увидела отца, который поливал газон; газон все равно завянет и пожухнет в июне, сколько бы за ним ни ухаживали. Из дома напротив доносились звуки фортепьяно. Все было таким знакомым, и все же ей было немного грустно от того, что она вдруг почувствовала себя чужой здесь.
Дома все сидели на заднем дворике. Из зала она могла видеть их темные головы, склонившиеся над чем-то лежащим на столе – газетой или картой. Она быстро поднялась в свою комнату и встала в полный рост перед зеркалом, внимательно рассматривая себя. Ее лицо было узким и продолговатым, не таким, как у других. Она уже была выше мамы. Джерри и Шарон были похожи на маму, Люсиль же напоминала папиного отца. Она распустила по плечам свои волосы. Концы волос отливали бронзой. Солнце окрасило золотом волосы от висков до макушки. От кого у нее эти волосы? Или зубы, которые нужно было выпрямлять, когда у всех остальных были ровные от природы?
На ее столе лежала схема генеалогического древа. Она села и начала заполнять строчки. Мать, Айрин Миллер; отец, Джонас Миллер. Она отложила ручку в сторону и стала смотреть в окно. Ночь наступила быстро, словно опустился занавес. Было слышно, как снаружи мяукал возле закрытой двери кот. Брат и сестры поднимались наверх и спорили, кто первый пойдет принимать душ. В комнате Джилл было темно, поэтому никто не заглянул к ней, она сидела одна, ей не то чтобы хотелось плакать, просто ее охватила какая-то странная, незнакомая печаль. В комнате зажегся свет.
– Джилл! – воскликнула мама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99