Мы никогда бы не причинили ему боль, как бы сильно мы ни любили друг друга.
Хенни проигнорировала его слова, продолжая обращаться к одной лишь Лии.
– О, Дэн убил бы тебя! Надо отдать ему должное, он с самого начала был прав.
Охватившая Хенни ярость все возрастала, и она двинулась к Лии, не совсем уверенная, что она собирается с ней сделать, возможно ударить ее по щеке или побить. Альфи схватил ее за руки.
– Хенни, истерикой здесь не поможешь. И не забывай, в доме находится ребенок. Подумай о Хэнке. Мы должны поддерживать здесь хоть какой-то порядок и не терять головы, – проговорил он твердо. – Пойдем, я отведу тебя наверх. Мы вызвали Дэна. Он отец и должен взять все в свои руки.
– Я не хочу Дэна, – рыдала она, поднимаясь, поддерживаемая им, по лестнице. – Только не Дэна. Я хочу видеть Пола. Найдите мне Пола.
– Да-да, мы пытаемся с ним связаться. Я позвонил и просил передать ему, чтобы он приехал.
– Меня сегодня не будет весь день, – сказал Пол секретарше, которая смотрела на него с удивлением, явно пораженная тем, что он оказался здесь раньше нее и уже собирался уходить. – Я зашел на минуту, чтобы взять кое-какие бумаги. Мне надо еще в шесть мест.
Он был рад, что ему не придется сегодня просидеть весь день в конторе. Все его мысли были заняты предстоявшими ему встречами с клиентами, банкирами, адвокатами и брокерами. По существу, это будут настоящие сражения, но он был уверен, что в конце концов ему удастся переубедить всех этих людей и заставить их принять его точку зрения. Он сейчас весь был как туго натянутая струна. Да, чудесно было на какое-то время оставить свой стул, комнату, контору.
Перед тем как взять шляпу, он окинул быстрым взглядом свои владения. На глаза ему попалась фотография Мими, для которой он специально заказал рамку под цвет своего письменного стола. Это был снимок в три четверти, и она была в платье, какие ему всегда нравились; по какой-то совершенно необъяснимой причине он любил видеть на женщинах кружево, а на этом платье воротник был отделан пышным кружевным жабо и слегка приподнят сзади, так что она напоминала дам елизаветинской эпохи. В ушах у нее были сапфировые серьги, которые он подарил ей на ее последний день рождения. Голова ее была слегка опущена, что ясно говорило о присущей ей скромности. Ее нос с горбинкой был весьма несовершенной по европейским стандартам формы, но она не стремилась показать, что он меньше, чем есть на самом деле, и эта откровенность, полное отсутствие в ней фальши придавало ей необычайно гордый вид, несколько компенсировавший ее скромность. В результате она выглядела просто очаровательно.
Ему вдруг стало как-то не по себе. Он быстро вышел и закрыл за собой дверь.
В следующий момент все его мысли обратились к первой из намеченных им встреч. Вокруг него было какое-то лихорадочное движение; все, казалось, куда-то торопятся. Одна за другой, по мере того как на месте снесенных старых трех– и четырехэтажных домов взмывали ввысь тридцати– и сорокаэтажные небоскребы, узкие улицы в деловой части города постепенно превращались в подобие темных каньонов. По обе стороны от их офиса, «Вернер билдинг», уже высились две такие башни. На углу Пол оглянулся и посмотрел на офис: исключением он был и таким останется, пока это в какой-то степени зависит от него, Пола. Этот наш трехэтажный особняк напоминает какую-нибудь старинную контору из романов Диккенса, подумал он с удовольствием.
День у него сегодня был забит до отказа, и это было отлично. В четыре пополудни он завершил свой последний визит. Он понимал, что ему следует вернуться в офис, где весь его стол, вероятно, был уже доверху завален бумагами. Он также мог отправиться и домой, заработав, так сказать, свой обед на сегодня. Однако ни одна из этих перспектив его не привлекала; им снова овладело беспокойство; он жаждал движения и открытых пространств.
На Пятьдесят девятой улице он вошел в парк, намереваясь покинуть его на пересечении Пятой авеню и Семьдесят второй улицы. Солнце скрылось за нависшей, как верх у палатки, тучей, и небо на западе было свинцовым. Вероятно, подумал он, у Альфи за городом весь день сегодня льет дождь. Он продолжал шагать сквозь мягкий сероватый туман, который невольно наводил на мысль об Англии или Ирландии. Народу в парке было немного, и у пруда лишь голуби печально ворковали в одиночестве среди разбросанной повсюду арахисовой шелухи. Воспоминания, те воспоминания, которые он заглушал в себе с самого утра, внезапно нахлынули на него.
Он не позволял себе думать об этом с того самого дня (прошла ли с тех пор целая жизнь или это было только вчера?), почти два месяца назад. Картины, возникающие сейчас у него в мозгу, были туманными, противоречивыми. Анна на диване; сильные руки и влажные губы; блеск глаз под нежными, как лепестки цветка, веками. Анна, несущаяся вниз по лестнице с перекошенным лицом. Выбегающая на улицу с выбившимися из-под шляпки волосами. В таком ужасе…
Но позже она, должно быть, успокоилась достаточно, чтобы поразмыслить, вспомнить, как все было, и правильно оценить. Несомненно, последнее время она думала об этом и, как и он, спрашивала себя: что делать? Неужели ничего нельзя сделать?
Потому что она желала его. Чувство их было взаимным с самого начала, с того самого дня, когда он, войдя в свою комнату, увидел ее там с тряпкой для вытирания пыли и в фартуке, увлеченно рассматривающую его книги по искусству. Он почувствовал, как губы его невольно растягиваются в улыбке. Какая-то дама в седых буклях, прогуливающая свою собаку, бросила на него такой яростный взгляд оскорбленной невинности, заметив его улыбку, что он расхохотался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162