Я уверен, что слышал, как она прошептала Полу что-то вроде «ваш кузен очень застенчивый, да?» Мне ли не знать, что она права. Я действительно часто смущаюсь в обществе незнакомых людей.
Мое одиночество скрасила собака, которую они с собой привезли. Это была молоденькая такса – такса, кстати, по-французски «tekel» – почти щенок, на редкость дружелюбная. Вот уж не думал, что собака может составить приятную компанию. Не понимаю, почему у нас никогда не было собаки. Когда мы уже вернулись в гостиницу, я сказал Полу, что хочу купить таксу в подарок Лие. Пол посоветовал подождать с покупкой до Германии.
Я обязательно это сделаю. Лия наверняка ее полюбит.
Мюнхен. 5 августа 1912 г.
Дорогие родители!
Во-первых, я люблю вас обоих, а во-вторых, пусть мама простит меня за то, что я так много писал о делах, но в конце концов я и приехал в Европу по делам, а не ради развлечений.
Мне удалось провести все запланированные встречи, и я отправил в контору пакет с документами и контрактами.
Как вы, наверное, догадались по штемпелям на конвертах, последние две недели мы с Фредди колесили по всей Германии. Сегодня впервые выдался спокойный вечер, так что я могу обо всем написать подробно. Папа, твой список лиц, с которыми я должен был встретиться, оказался воистину гигантским. Не подумай только, что я жалуюсь.
Сейчас мы находимся в Мюнхене и, видимо, пробудем здесь еще дня два-три. Здесь чудесно; мы гуляем по паркам, ходим в музей, пьем хорошее вино. Должно быть, мое решение взять с собой за границу Фредди было вам до некоторой степени неприятно, но все же я уверен, вы понимаете, что он не виноват в семейной междоусобице.
Мы хотим осмотреть здесь все, что заслуживает внимания. Вчера ездили в Швабинг, район художников. Я купил две картины экспрессионистов, которые вам скорее всего не понравятся. Думаю, что со временем цена на них возрастет, а значит, я выгодно вложил деньги; но если этого и не произойдет, жалеть я не буду. Я от них в восторге и готов любоваться ими всю жизнь. Кроме того я купил несколько изделий из нимфенбургского фарфора, естественно заплатив за них значительно дешевле той цены, по которой они продаются у нас. За эти несколько дней мы уже столько всего посмотрели. Королевский дворец, Хофгартен, Фрауенкирхе, одним словом все, что вы мне советовали.
По приглашению братьев Штейн мы побывали в гостях у каждого из них. Помня ваши наставления, на следующий день я послал им цветы, как принято по европейскому этикету.
Отношение к нам здесь самое сердечное, только вот сегодня днем произошел один досадный инцидент. К концу моей встречи с господином фон Медлером разговор, тон которому, естественно, задавал он, а не я, зашел о войне. Вообще-то эта тема затрагивалась и в других беседах, но никто до сих пор не проявлял такой злобы.
«Немцы не хотят войны», заявил он, «но англичане нас зажимают, они намерены задушить нас, не позволить нам стать великой державой».
Я не ответил. Мне был глубоко антипатичен этот человек с его моноклем и толстым животом.
«Но если дело дойдет до войны», продолжал он, «что ж, мы готовы. У нас мужественная молодежь, а война закалит ее еще больше».
Должно быть, рядом с его конторой находится школа, потому что, выглянув в окно, мы увидели колонну ребятишек лет двенадцати в школьной форме, марширующих стройными рядами. Глядя на них, он сказал: «Повторяю, война, если она начнется, облагородит этих ребят».
К счастью, в этот момент он обрезал кончик сигары и не мог видеть моего лица. Вы всегда говорили мне, что у меня слишком выразительное лицо и на нем отражаются все мои мысли, советовали ради деловых интересов развивать способность сохранять бесстрастное выражение.
«Вы, американцы, конечно, не станете вмешиваться», снова заговорил он и посмотрел на меня с какой-то гаденькой, – иначе ее и не назовешь, – улыбкой.
Не знаю, какого ответа он ждал. В конце концов, не я отвечаю за выработку нашей внешней политики. Будем надеяться, ответил я, что до войны дело не дойдет, сейчас во всех странах развернулось движение за мир.
«А, движение за мир», сказал он, «радикалы, сентиментальные дамочки, смутьяны, евреи…»
Справедливости ради замечу, что, вспомнив, с кем разговаривает, он покраснел, прямо запылал весь.
«Я, конечно, не вас имею в виду, господин Вернер, вы же понимаете. Вы знаете, о ком я говорю – низшие классы, русские, такого рода евреи».
Я не стал вступать с ним в спор. Проговори мы хоть пятьсот часов, мне бы все равно не удалось его переубедить. Мне хотелось поскорее выйти на улицу и вдохнуть свежего воздуха.
Германия производит впечатление мощи, несколько даже пугающей – шахты, сталеплавильные предприятия, электростанции. Во Франции, где основное внимание уделяется удовольствиям, развлечениям и комфорту, этого как-то не замечаешь. Будучи в Эссене, я посетил завод Круппа – промышленный гигант с бесчисленными цехами, складами, железнодорожными рельсами, напоминающий огромный муравейник или улей. Возможно, я ошибаюсь, но по сравнению с ним наши питтсбургские предприятия кажутся маленькими и безобидными.
На бельгийской границе я видел новые железнодорожные пути, проложенные сюда из самого сердца Германии. Бельгийцы хотят остаться нейтральными, но вряд ли это у них получится. Знаю, вы считаете меня пессимистом, но думаю, вы неправы; скептик, осторожный человек – да, но не пессимист. Простите, что-то я сегодня в мрачном настроении. Полагаю, после хорошего обеда, как всегда бывает, оно пройдет без следа. Временно прощаюсь с вами.
Любящий вас Пол.
P.S. Передайте привет дяде Альфи, тете Эмили и маленькой Мег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162