– Если принять во внимание мое положение – ни одного покупателя, а мне нужно уезжать. Мне приходится.– Я знаю, – сказал Патрик. Он помолчал. – Извините меня. Могу ли я… можем ли мы спросить – а как же Кэт?Фрэнсис почувствовал, как навернулись слезы и защипало глаза.– Она понимает, – только и смог сказать он.Стало совсем темно. В островке джунглей, сохранившемся позади дома, все громче давала о себе знать ночная жизнь: раздавалось жужжание, писк, чириканье. С присущим ей тактом, за который Фрэнсис был так благодарен, Дезире перевела разговор на свадьбы своих дочерей. Возможно, это будет двойная свадьба – Мейзи, конечно, еще слишком молода, ей всего семнадцать, но он такой прекрасный молодой человек… Она немного поговорила па эту тему, пока они с Патриком не поднялись, чтобы уйти.Когда они уехали, Фрэнсис сел рядом с Кэт. Она еще раньше взяла вышивание и теперь, наморщив лоб, молча делала стежок за стежком.Внезапно Фрэнсис сказал:– Ты же знаешь, если бы не Мейган… ты же знаешь.– Фрэнсис, дорогой, я все знаю.– Я так виноват. Я дал ей жизнь, а ведь я мог предвидеть, что так получится. Я взвалил это бремя на Марджори. И у Мейган есть свой груз тоже, – его голос дрогнул.– Я много раз говорила тебе, – терпеливо произнесла Кэт, – ты не должен так думать. Ты никому не поможешь, если будешь ходить с таким виноватым видом.– Я не могу бросить Мейган, – сказал он в тысячный раз и продолжил: – Какая несправедливость! Если уж кто и должен иметь детей, так это ты, Кэт.– Если бы они у меня были, я, возможно, никогда не оставила бы Лионеля. Бедный Лионель! Бедный старый Лионель! Не знаю, почему я все время говорю «старый».– Думаю, он родился уже старым. Как я, – угрюмо проговорил Фрэнсис.Кэт отложила вышивание.– Как ты! Никогда не слышала ничего глупее! – Она задумалась. – Ты знаешь, мне иногда кажется, что Лионель никогда в своей жизни не испытывал сильных чувств. Может быть, таким, как он, живется легче. Когда я ушла от него, больше всего он переживал из-за унизительности этого факта. И никакой боли, а я… – она не закончила.Фрэнсис смотрел на нее, склонившуюся с иглой над тонкой белой тканью, и думал, какой она будет, когда постареет, с горечью сознавая, что ему не дано этого увидеть.Потом резко спросил:– Что ты теперь будешь делать?– Жить здесь и работать в газете. Теперь я хочу заняться левыми…Он перебил ее:– Бога ради, хватит этого безумия! Подумай о себе. Я не вынесу, если…Он поднялся, сел на пол около ее стула и положил голову ей на колени. Она гладила его по волосам. Когда она наклонилась к нему, от ее тела повеяло теплом, запахом травы и утра, казавшимися ее олицетворением.– Я подумала… хорошо, что ты уезжаешь. Я не смогла бы здесь жить, деля тебя с Марджори и твоим ребенком. Так поступают с тех пор, как на земле живут мужчины и женщины, но это не для меня. Но если бы ты остался здесь, я не удержалась бы. И разрывалась бы надвое.Он целовал се пальцы и запястья, ее руки и шею.– Пойдем наверх, – сказала она.Это было их время дня. На полу всегда полоска света – из холла или из окна, когда светит луна. Обнаженная, Кэт пересекает се и подходит к кровати. Она словно молочно-белый призрак, материализовавшийся из темноты, и совсем не как призрак, осязаемая и сгорающая от желания, ложится рядом с ним…Старые часы на пристани пробили десять раз. Он сел и включил лампу.– Мне пора.Кэт поднялась и накинула халат. Закутанная в цветастый хлопок, босоногая, проводила его вниз. Когда, подойдя к двери, он наклонился, чтобы поцеловать ее, она обняла его за шею.– Нет, подожди! Подожди, Фрэнсис. Мне нужно сказать тебе… я не хотела говорить тебе раньше.Что-то в ее лице встревожило его:– О чем ты?– Мы вместе в последний раз. Это то, что я хочу сказать.– Что ты имеешь в виду? – воскликнул он.– Мы вместе в последний раз, – ее мокрые глаза блестели.– Нет, нет!– Так нужно. Послушай, Фрэнсис, так нужно. Марджори возвращается послезавтра. Через месяц ты уедешь. Какой смысл тянуть? Еще один месяц вместе ничего не решит. Нам будет только труднее.– Тяжелее, чем сейчас, быть не может.– Может. Мой милый, давай сделаем это сейчас! Сколько людей проходило через это… – она не договорила.Он обнял ее.– Храбрая Кэт. Такая храбрая.– Сомневаюсь. Каждому хочется думать – если он узнает, что умирает от рака, то встретит это известие мужественно и достойно. Надеюсь, я смогла бы…– Упаси Бог!– Может, мне было бы легче, чем сейчас.– Я буду приезжать, – с отчаянием сказал он, – каждый год я буду приезжать, хоть ненадолго…– Нет. Из этого ничего хорошего не выйдет. Нужно покончить раз и навсегда. Это как ампутация. А потом начинать учиться жить с этим.Он только крепче обнял ее.– Сейчас нам хуже. Сейчас нам гораздо хуже, чем тогда, когда мы злились друг на друга. Кроме того, я стала старше на пять лет. Эти годы изменили меня. Тебя тоже.– Я люблю тебя, Кэт, я люблю тебя, – сказал он.Обрывки воспоминаний проносились у него в голове, обрывки яркой бумаги, разорванной ветром: я люблю покрывало с птицами и тарелки с волнистыми краями, даже двух твоих спящих щенков и скрипучую калитку; я люблю твои розовые шлепанцы под кроватью и черепаховый гребень на туалетном столике, и то, как ты поешь на кухне, и твой характер, и твою щербинку между зубами; я люблю, когда ты играешь Брамса, танцуешь, и твои волосы, растрепанные ветром… ты, ты… Он плакал.Она отстранилась и вытерла ему глаза рукавом халата. Открыла дверь. Перед ними было ночное небо, на его светлом фоне вырисовывались темные верхушки деревьев.– Помнишь, я рассказывала тебе о жрецах-инках и о том, как они целовали солнце на рассвете. Не забывай целовать его по утрам, Фрэнсис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138