– Как я хочу, чтобы они оставили меня в покое! – закричала она.– Некоторые говорят, что ты как будто наказываешь себя, – встревоженно сказал мальчик.– Наказываю себя? За что, например?– Не знаю, мама. Наказание, так она сказала Агнес.– Меня попросил поговорить с тобой папа, потому что ты не хочешь его слушать, – теперь Фрэнсис поднял глаза. Чистые, красивые, добрые глаза, единственные в мире, которые говорят с ней. – Я сказал, что поговорю, но вряд ли будет толк. Я сказал ему, что ты не можешь бросить такого ребенка. Это не ее вина, что она родилась такой.– Ты тоже так думаешь, – пробормотала она.– Я думаю, что для тебя было бы легче, если бы ее отослали куда-нибудь. Многие так бы и сделали, но не ты. Ты не сможешь поступить так со своим собственным ребенком.Какой ад царит в ее сердце! И она отвернулась, чтобы он не прочитал это по ее лицу.– Я приведу Маргарет наверх?– Да, пожалуйста.Она с отчаянием оглядела комнату, в которую, как и во весь дом, она вложила свою любовь, населила дорогими сердцу, знакомыми вещами: старый, потрепанный медведь Фрэнсиса на комоде, фотография девочек в нарядных платьях, полка с книгами по садоводству. Но сегодня она не приносила ей успокоения. Мрачная, чужая, комната словно раздвигалась, стены исчезали, впуская вселенский холод…– Мама? – это Маргарет у двери.– Что, дорогая?– Я не хочу ложиться спать, – слабый, беспомощный рот кривится от подступающего плача.– Я сначала почитаю тебе.– Нет, Фрэнсис почитает! – и большая девочка, ростом почти с брата, топнула ногой.Ценой огромного усилия, Ти сдержалась. С помощью Фрэнсиса, по крайней мере, будет легче уложить ее сегодня вечером.– Пойдем, Маргарет, милая, – и беря девочку за руку, она благодарно улыбнулась сыну. – Я не представляю, что бы я без тебя делала.Когда все в доме успокоилось, она тоже легла. Ричард придет поздно, и она была рада побыть в одиночестве. Она часто оставалась одна, у него была своя жизнь, связанная с работой и галереями. Горькая улыбка коснулась ее губ. Он казался себе потрясающим мужчиной, финансовым гением и знатоком искусства. Правда, надо отдать ему должное, он действительно разбирался в живописи.– Анатоль Да Кунья один из великих, – как-то сказал он ей. – Увидишь, его работы будут бесценными после его смерти. – Движимый этой уверенностью, он купил четыре пейзажа. – Его лучшие работы связаны с его воспоминаниями о Вест-Индии. Ты сама сможешь оценить это, Тереза. Скажи, они передают дух твоей родины?Да. О да! Теперь в простенке между окнами в свете лампы висел пейзаж Морн Блю. У ее подножья под потемневшим от жары небом слегка покачивались знакомые поля сахарного тростника в два человеческих роста. И ряд рубщиков, их черные руки взметнулись в одинаковом движении, как у танцоров на каменных фризах.Ричард повесил картины здесь, чтобы доставить ей удовольствие, но она не хотела этого, она не хотела ничего, связанного с Сен-Фелисом, даже дедушкиных книг, когда он умер, хотя они все равно послали их ей, послали не зная, – откуда они могли знать – что вместе с ними посылают стук крокетных мячей на лугу, мерцание свечей на католическом кладбище и запах дождя.Здесь сейчас тоже пошел дождь, на всю ночь. На Сен-Фелисе дождь налетает, наводняет землю и прекращается так же внезапно, как и начался, и от него остается только пар, идущий от земли.Внизу на пристани, где стоят на якоре суда, груженные бананами, босоногие женщины переносят на головах грузы.– Посмотри, – говорит Мама, – как грациозно они двигаются! Так же и монахини учат тебя ходить с книгой на голове.Нет, не то же самое, даже ребенком Ти ясно видела разницу. Некоторые вещи озадачивали ее: например, что тяжелую работу выполняют чернокожие и то, как они живут. Она ходила с Агнес в город за лекарством для кухаркиной старой тетки; на улицах пахло ужасно, сточные канавы воняли, в домах не было ничего, кроме стола и кровати. Почему? Никто не объяснил ей. Возможно, никто не мог.Дедушка с гордостью рассказывал о Кембридже, о лодках на тихой реке, о церковных хорах и готических строениях, о джентльменах. Как все это могло сочетаться с Коувтауном?– Этому мальчику нужно лучшее. Он этого заслуживает, – сказала Агнес.– Три поколения нашей семьи учились в Кембридже, – говорил Дедушка.– Это – четвертое, а он даже не знает, кто он. Голова Терезы беспокойно метнулась на подушке. О Фрэнсис, Фрэнсис, не потому ли я люблю тебя так сильно? Слишком сильно, может быть, что хочу для тебя всего? Оттого ли это, что я хочу забыть, стереть для себя того, другого, уничтожить свою боль и сказать: вот мой сын, мой единственный сын, у меня нет другого и никогда не было?Какой ад, какой ад у нее в сердце.Она ударила кулаками по постели. Сжала губы. Слушай, Тереза, ничего не поделаешь, все идет так, как идет. Просто продолжай делать то, что нужно, слышишь меня? И не волнуйся. Ты сможешь. Ты уже долго, очень долго это делаешь.Убедительные слова, твердое решение. И тем не менее тебе знакомо – очень хорошо знакомо! – как серым днем наползает страх, пересыхает во рту и ты закрываешь книгу и ходишь по комнате.Агнес спросила, счастлива ли я. Что значит «счастлива»?О, счастье сразу видно! Моя Мать счастлива, потому что ее ничто не волнует. Когда умер отец, ее слезы высохли, рана затянулась. Ричард? Да, конечно. Ричард счастлив. У него есть все, что требуется от брака. Думаю, что он даже не представляет, что значит быть одиноким.А я? Когда я гуляю под дождем, я испытываю удовольствие. Книги составляют мне компанию. В моем доме тепло и безопасно в ненастную ночь. Есть два-три друга, кто дорог мне и кому дорога я. Благодарю Бога, я могу помогать больным и бедным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138